И оно действительно совпадает с будущим. Оно сбывается. Вопрос только в том, сможет ли Мэри «видеть» своим новым даром настоящее.
Джек.
Она может увидеть Джека? То, чем он занимается прямо сейчас?
Очнувшись, Мэри обнаруживает, что пока она гуляла по Обители, размышляя о новом даре, на улице не просто стемнело.
Наступил поздний вечер.
И судя по окоченевшим пальцам, ей стоит пойти домой.
Когда успело пройти столько времени? Она ведь покинула свою каморку совсем недавно, буквально пару десятков минут назад! Почем оказывается, что она гуляла больше трех часов?
Она может управлять временем?
Нет, это бред. Она просто задумалась, ходила кругами, вот и все.
Но мысль о том, что она может попробовать увидеть кого-нибудь прямо сейчас в своей голове, не отпускает рисующую.
И она, прислушавшись к городу, почти облегченно слышит его плач. Хныканье ребенка, которого сильно обидели. Отняли что-то дорогое. Что-то важное.
Что?
Стоны превращаются в звон набата, но сейчас Мэри не боится. Она слушает. И пытается увидеть Джека. Ведь в прошлый раз она… перед тем, как нарисовать Томаса, она с абсолютной точностью его представила.
Белое. Все вокруг белое.
Но в этот раз это не полотно, а дома. Белые дома. Верхний Город? Джек сейчас в Верхнем Городе, точно! Только не представлять его, не подгонять его под свое воображение. Просто думать о нем.
Думать. Звать. Искать.
Она видит Джека словно наяву. Он стоит посреди улицы, освещенной газовыми фонарями, хотя где-то неподалеку горят электрические. Он в самом сердце Верхнего Города. Что он там делает?
Стоит.
Смотрит.
Куда?
Она должна его увидеть. Не представить, а именно увидеть.
Звон набата становится грохотом, и Мэри буквально глохнет от всего этого.
Почему набат?
Почему Рурк плачет?
Что у него отобрали?
Белоснежный Верхний Город окрашивается сначала тенью сфинкса, а потом и его реальными очертаниями.
Джек облачен в ярко-зеленый плащ, из-под которого выглядывают красные брюки, синюю шляпу и малиновый шарф. И несмотря на его беспечный вид, Мэри видит в его глазах изумление. Тревогу. Он поражен до глубины души.
— Этого мы точно не ожидали, — бормочет он.
А потом рисующая понимает, что набат стал частью ее сущности, и это пугает ее. И она зовет. Того единственного, кому доверила свою тайну.
Она зовет шакала.
Но в этот раз она, сама того не сознавая, создает его. Рядом с собой. Ей холодно, и поэтому Томас облачен в зимнюю шубу, которой на нем точно не было за миг до этого. Она испугана, ей нужно расслабиться, и поэтому у него в руках бутылка коньяка.
А еще она помнит о том, что он хочет забыть свой кровавый срыв.
И Томас, оказавшийся рядом с ней, совершенно спокоен. Тьма его души снова закована под маской немного робкого, романтичного и такого надежного шакала.
— Что ты со мной сделала? — ошарашенно шепчет Томас, и Мэри чувствует его страх.
Он ее боится.
— Я… кажется, я сделала тебя кем-то другим, — отвечает она. — Томас… я действительно способна менять эту реальность. Ты ведь больше не боишься сорваться, правда?
Шакал молчит. Целую вечность. А потом удивленно говорит:
— Я чувствую себя прекрасно. Мэри, мое похмелье! Куда ты его дела?
— Я забыла его нарисовать, — отвечает Рисующая.
А потом осознание содеянного накрывает ее с головой.
И она падает во тьму забытья.
Капитан
Кровавые небеса снились ему всю ночь. Все остальное исчезло, но алое марево над головой продолжало мучить его разум до самого утра.
Думать о том, что может значить этот сон, Капитан не хотел. Ему хватило того, что на рассвете, когда он открыл глаза, небо было серым.
Одевшись, он спустился на кухню, обнаружив там Нику, поджаривающую тосты к завтраку. Зрелище было настолько привычным и уютным, что удержаться от улыбки было решительно невозможно. На волосах золотой птицы красовалась одна из новых лент, отчего Капитан сделал вид, что Кира тоже уже встала. Интересно, как она себя чувствует? В конце концов, вчера вечером она немало выпила, пытаясь расслабиться.
— Доброе утро! — Ника, увидев его, расплылась в улыбке. — Кофе уже готов. А тосты будете?
— Буду, — кивнул Капитан, садясь за стол. Несмотря на ночной разговор с Кирой и жуткие сны, чувствовал он себя выспавшимся до кончиков ногтей.
Да и в очередной раз обижать девчонку не хотелось.
Птичка замерла, уставившись на него во все глаза. Кажется, сейчас она жалела, что именно сегодня не затеяла очередные блинчики.
Это было смешно, и Капитан почувствовал, как его губы снова расплываются в улыбке. Что это с ним?
А потом он понял. Когда на пороге кухни появилась Кира.
Глаза ее действительно были слегка опухшими, но если не знать — никогда не подумаешь, что ночью она слегка увлеклась алкоголем.
«Тебя я не боюсь», — сказала она вчера.
И пусть тогда он не оценил этих слов, сегодня, сейчас на него накатило осознание невероятно приятного факта: она и дальше может играть его любовницу. И это не приносит ей неудобств, как он думал.
Думать о том, что вчера она солгала так же, как она это делала по поводу своей потери памяти, не хотелось.
Кивнув Капитану в знак приветствия, Кира села рядом с ним за стол и протянула записку.
— От Джека, — тихо сказала она.
Пока Ника с очевидным удовольствием накрывала на стол, Капитан развернул записку и быстро пробежал ее глазами.
«Собери всех к полудню. Есть информация. Расследование закончено. За Мэри я зайду сам.»
Подписи не было, но почерк у Джека был запоминающийся: немного угловатый, но при этом заглавные буквы украшали всевозможные завитки.
— Я приготовила открытку для Томаса, — убедившись, что Капитан воспринял написанное, — проговорила Кира. — Нашла в столе несколько монет, но… посыльный вернулся ни с чем. Томаса нет дома.
— Может, он у Марлы? — Капитан нахмурился.
— Может быть. Хотя между ними будто… кошка пробежала, — усмехнулась Кира. А потом тоже нахмурилась. — Адреса Марлы я не знаю.
— Я знаю. Сейчас отправлю ей записку. Ты не передумала?
— Насчет чего? — Кира кинула на него настороженный взгляд.
— Вчера я предложил тебе открыть счет, — напомнил он.
