молодежи.
В доме Дмитриевой собирался кружок ее друзей, иногда она читала что-нибудь новое, свое, кто-то из гостей декламировал, возникали споры по вопросам эстетики. В общем, это был некий маленький литературный салон. Стал бывать здесь и Иван Карпович и неизменно покорял присутствующих умом, обаянием, силой своей незаурядной личности.
И он сам чувствовал себя здесь своим.
Но вот однажды ему передали, что Валентина Иововна, приглашая к себе приятельницу, говорила примерно так: «Приходи, будет Карпуша. Да, да, тот самый — милейший Карпуша».
Дядю Ваню это задело. Так... Значит, для известной писательницы Дмитриевой он был не литератор Воронов, не добрый знакомый Иван Карпович, а Карпуша. Может, даже Карпушка или Карпушок.
Он пропустил два или три журфикса.
Через некоторое время они с Дмитриевой встретиись на улице. Валентина Иововна шла к нему чуть ли не с распростертыми объятиями.
— Иван Карпович, дорогой, как это можно! (В глаза полным именем и отчеством, и дружеское «дорогой», а не «милейший», как лакею в ресторане.) Вы совсем нас забыли. Приходите во вторник.
Он промямлил что-то. Дмитриева не отступала:
— Ну что за гамлетовская неопределенность! Вы непременно должны быть. Мы вас так любим!
Иван Карпович взглянул на нее зло, остро, и вдруг сам собою вырвался экспромт:
Вы можете меня любить И принцем Датским называть. Вопрос не в том, «быть иль не быть?», А в том — бывать иль не бывать?!
И откланялся.
Больше в доме Дмитриевой Воронов не бывал...
Вот так он мог сразу порвать с человеком, заподозренным им в неискренности или уязвившим его самолюбие. Уйти и не обернуться.
Я уже говорила, что в 1905 году распалась семья дяди Вани. Но я не досказала, что, покинув «арестанта» мужа, бросив сынишку, Мария Александровна увезла с собой старшего ребенка — двухлетнюю дочь Марусю.
Детей, своих и чужих, Иван Карпович любил какой-то благоговейной любовью.
В одной из своих педагогических статей, кажется 1915 года (она не опубликована, я читала ее в рукописи и сделала выписки уже после смерти Воронова), он пишет: «Есть некий мир, некое царство на нашей земле, — именно мир детей, откуда всякий, кто бы ни заглянул в него — художник, ученый, реалист или символист, индивидуалист или коллективист, — всегда выносит много ценного и поучительного, одинаково нужного для создания и улучшения жизни...
Любовным вниманием к жизни ребенка характеризуется культурный прогресс человечества, им же должна бы измеряться и относительная степень культурности отдельных народов...»
Он говорит, что у деловых, сдержанных, внешне холодных англичан существует прелестная сказка о том, «как однажды злые ведьмы задумали погрузить мир в непроглядную тьму и с этой целью украли все звезды с неба. Но дети всего мира всю ночь не закрывали глаз, лежали с широко открытыми глазами, освещая весь мир их сиянием, — и люди даже не подозревали, что была мрачная беззвездная ночь, — думали, что яркий день, и радовались его сиянию...»
Невозможно представить себе более прекрасной картины, пишет Воронов. «Если поистине восхитительна в стихотворении Некрасова «Крестьянские дети» эта вереница, гирлянда разноцветных детских глаз, с наивным любопытством засматривающих в щель сарая, то во сколько раз грандиознее картина земного мира, расцвеченная звездами детских глаз, которые не только освещают землю, но своими лучами как бы заглядывают в таинственно-немую глубь небес».
Воронов напоминает, что Толстой высказался о детях «как о великой ценности, превосходящей и превышающей даже цену человеческой святости». Он, как известно, говорил, что «если бы ему дали на выбор два мира: один — населенный святыми, каких только можно себе представить, но без детей; другой — полный грешных, слабых и несовершенных людей, но к которым постоянно приходят от бога эти дивные создания — дети, то он, не задумываясь, выбрал бы последний».
Иван Карпович трепетно любил свою дочь Марусю. Восхищенно изумлялся чуду возникновения новой жизни. Забывал даже о книгах ради счастья носить малютку на руках, сидеть у ее колыбели. С самого дня рождения девочки он вел дневник ее физического и умственного развития.
И вот его разлучили с дочерью, разлучили фактически навсегда.
НАСТИНА ПОДРУГА
Досужие бабушкины соседки не раз спрашивали меня, подростка, правда ли, что у дяди Вани кроме Саши есть маленький сын не то в Петербурге, не то в Москве. Что я могла им ответить? Конечно, отрицала. А в глубине души сама и верила и не верила, очень любопытно было узнать, но спросить даже у мамы казалось невозможным.
И вот однажды осенью 1914 года я стала свидетельницей такого события.
Прозвенел колокольчик парадной двери. Бабушка открыла сама. Я, выглянув в переднюю, увидела девушку, такую маленькую и тонкую, что она показалась мне девочкой. Она была некрасива, но в своей некрасивости совершенно прелестна неповторимым выражением лица. Сочетались в нем отчаянная храбрость с крайним смущением.
— Дарья Петровна, — сказала девушка, — вы знаете, кто это? — и, как щит, выдвинула перед собою большелобого мальчика лет пяти.
Бабушка приняла свою самую величественную позу. (Она любила театральность. Может, в ней погибла актриса. Не знаю только — драматическая или из мелодрамы. Пожалуй, скорей вторая.)
— Да, Лия, — выдохнула она, — я слышала об этом ужасном несчастье.
Лицо молодой матери вдруг озарилось божественным, как у мадонны, светом.
— Что вы, Дарья Петровна, я счастлива, что Иван дал мне сына!
От неожиданности бабушка сделала шаг назад и слегка развела руки в стороны, будто хотела всплеснуть ими, но не завершила движения. Теперь, через много лет, я понимаю этот жест так: «Счастлива? Ну что ж, милая, коли так — на здоровье!»
Бабушка оглянулась и заметила меня.
— Иди, иди, Оля, тебе тут нечего делать. — И зачем-то добавила: — Это давняя Настина подруга.
Она провела девушку с ребенком в гостиную и с полчаса беседовала с ней. Но чаю не предложила, только мальчику принесла моченое яблоко.
Насти дома не было. А дяди Вани в то время не было и в городе.
Сейчас Лии Тимофеевне восемьдесят шестой год. С дочерью Валентиной, зятем и внуками она живет на Урале. А с 1918 года до Отечественной войны Лия жила в Воронеже, некоторое, недолгое время с Иваном Карповичем в доме бабушки, тут у нее и родилась Валя.
Большелобый мальчик Владимир давным-давно инженер, крупный специалист по монтажу заводов химической промышленности, исколесил всю страну.
Несколько лет назад Лия Тимофеевна побывала в Воронеже, чтобы забрать и увезти к себе свою престарелую, совсем уже слабую старшую сестру. Я тогда поделилась с ней, что
