я тебя угощу знатно. А ты расскажешь мне, где воевал, что видел. Знаешь, у нас же в основном купцы ходят. Всегда спешат, потеют, считая каждый обол. Разве что не хрюкают, как мои свиньи.
Дом самого Радогаста – большой, деревянный, под аккуратной камышовой крышей – стоял на возвышенности.
– Продувает ветерком, – скупо бросил ант. – Запаха почти нет. Я лично выбирал самые толстые стволы, которые были уже использованы для переправы судов через пороги, – и не без гордости добавил: – Видишь, дом срубной, без столбов. Сверху я велел пробить несколько окошек. На греческий манер, чтобы и видно было, и дым зимой быстрее уходил. Дверь открывается точно на восток, я выхожу рано, приветствуя солнце – нашего бога Хорса.
– Это самый главный ваш бог? – полюбопытствовал Константин Германик.
Ант покачал головой:
– Нет. Главным есть Вседержатель. Бог богов. После него уже идут Хорс, Перун, Святовит или Дажбог. Еще Триглав. В нашем святилище я видел его каменное изваяние. Три головы означают небо, землю и преисподнюю. В храме том было ему много даров: золота, буйволовых рогов для питья, оправленных серебром и украшенных драгоценными камнями, серебряной посуды в таком количестве, что на половину готского королевства хватило бы. Наши женщины поклоняются богине Диванне. Она вечная, как вода, свежая и чистая, как вода. Подобно греческой Артемиде или римской Диане, наша Диванна покровительствует семейному очагу. Многие женщины верят в Ладу, мать Леля и Лели. Лада у нас богиня добрая, дарит плодовитость женщинам, как вода дарит полям урожай. Когда приглашенные из вашего Византия мастера вытесывают ее скульптуру из мрамора, то обязательно изображают Ладу с ребенком на руках. Иногда – с виноградной ветвью.
– У вас что: все боги исключительно добрые, красивые? – стараясь не казаться ироничным, поинтересовался римский офицер.
– Отчего же, – пожал плечами Радагаст. – Есть у нас существо, которое кличут Див. Иногда его изображают в виде пса. – Ант кивнул головой в сторону Цербера. – Приблизительно такого. Поэтому, увидев его, мои солдатики на берегу всполошились. Дальше по реке, особенно на мелководье, ты встретишь русалок. Ну, они тебе зла не причинят. Русалки – существа беззаботные. Хуже, если ты увидишь утопельников, а на болотах – болотняков. Эти спуску не дадут.
– Я пережил атаку персидских катафрактариев, закованных в «железо», и боевых слонов, которые оставляли за собой кровавый след от растоптанных людей, – веско произнес Константин Германик.
Глаза Радагаста загорелись:
– Что же ты молчал, трибун?! Пойдем поскорее в дом, расскажешь мне об этом. Мы и так много времени потратили зря.
Войдя в дом, Константин Германик огляделся. Две большие чистые комнаты. Пол не земляной, деревянный. Очаг, обложенный камнем и тщательно обмазанный глиной. На стене висит оружие, на специальной вешалке распята кольчуга; редкий полутораручный меч римской работы. Обычно такой делается под заказ: его можно удерживать и одной, и двумя руками. К стене прислонен пехотный щит с изображением бычьей головы. Сундук для одежды. Большой стол и высокие, как для столичного жителя, табуретки-дифы. Возле очага – узкая лежанка, без намека на накидку или подобие подушки.
«Видно, не женат», – решил для себя Константин Германик.
Вошла дородная тетка, поклонилась гостю, стала накрывать на стол. Ей помогали две босоногие рабыни: черноглазые девчушки-подростки, бросавшие на Германика отнюдь не скромные девичьи взгляды.
– После, если время останется, выберешь любую, – нетерпеливо бросил Радагаст, устраиваясь за столом. – Расскажи мне о боевых слонах. Я о них слышал, но, к сожалению, никогда не видел.
Рассказ Константина Германика о Персидском походе продолжался до полудня. Солнце клонилось к закату, когда заявился мрачный Лют-Василиус, чтобы сообщить о том, что волок задерживается. Под лодией треснуло сразу несколько бревен, в поселок послали повозку, чтобы подвезти новые.
Ант этой новости только обрадовался:
– До вечера мои справятся, не впервой. Но куда вы ночью поплывете? Оставайся до утра, а я твоим бойцам свинку пошлю. Все будут довольны.
Люту налили еще меду и вместе с дородной теткой, напомнившей Германику его собственную тещу, отправили выбирать свинью.
Остались прислуживать симпатичные босоногие подростки-рабыни. Одна из них немедленно уселась на колени трибуна, обвив его шею руками. Вторая прилегла на лежанку Радагаста. И, невзирая на присутствие своего господина, привлекла внимание римского офицера весьма откровенным жестом, призывно похлопывая ладошкой по отполированным боками анта доскам лежанки.
– Они доведут меня до погребального костра, – искренне пожаловался Радагаст своему гостю. – Каждую ночь не одна, так вторая норовит подлезть под бок. Я уже свою лежанку разобрал наполовину, теплое покрывало спрятал. А они все равно лезут!
Константин Германик рассмеялся. Антский мед, чуть сладковатый дурманящий напиток, оказался коварнее, чем густое красное вино из Иберии.
– У меня язык заплетается, – в свою очередь открылся трибун хозяину. – Я много выпил и устал от рассказа, пришла твоя очередь.
Радагаст подошел к делу серьезно. Не дожидаясь услуг босоногой развратницы-прислуги, сам налил меду в большую глиняную, украшенную причудливым черным узором кружку. Медленно осушил ее до дна.
– Ну, что ж, римлянин, будь, по-твоему. Мне тоже есть что рассказать.
Родился я в городище, расположенном по течению Борисфена чуть ниже Самбатаса. Окружал его земляной вал высотой в тридцать локтей, по которому наверху может проехать колесница, да еще рядом с ним пехотинцу место останется. Когда мальчишкой я взбирался на этот вал, то друзья внизу казались просто кузнечиками, а крупные корабли на Борисфене больше походили на больших черных жуков.
В общем, укрепление было видное в прямом смысле этого слова. Кто его возвел, не ведаю, но один из жрецов храма Триглава как-то обмолвился, что не боги сотворили это укрепление, а люди, которые жили до антов. Куда они делись, никто не знает, анты заняли это городище, поскольку оно пустовало.
Я быстро взрослел. Война с готами, а с готами мы воюем всегда, то разгоралась, то затухала. Как раз в счастливый час такого краткого замирения меня женили на златовласой девушке, которую при рождении назвали Лелей, в честь дочери богини Лады.
Не дело, скажу я тебе, трибун, детей называть именем богов. Как видишь, я хорошо знаю греческий и потому помню, что греческие боги – завистливы к счастью смертных. Наверное, потому моя радость с Лелей длилась недолго. Германарих, король готов (да будет проклято само упоминание о нем!), снова выступил против нас в поход.
Не знаю, упоминали ли тебе готы в Ольвии о днях Германариха. Но когда я родился, он уже был, когда я взрослел, он тоже был. Сейчас мне уже полвека минуло, а Германарих все живет и, видно, переживет всех нас. Поговаривают, что он сговорился с Абрасаксом на
