Оступаюсь, голова кружится сильнее, и земля уходит из-под ног.
В последний момент меня подхватывают сильные руки, такие уже знакомые, такие родные.
Азат смотрит в глаза, напряженно нахмурившись:
– Что с тобой, Ная? Тебе плохо? Рашидик! Рашидик, чтоб тебя! – рычит он, – врача скорее! Где все, вообще? Почему так долго?
Рядом слышится веселый голос молодого мужчины, что-то торопливо объясняющий про особенность скальной породы, которую нельзя было взрывать, только разбирать вручную, про какие-то сейсмические сдвиги, еще про что-то…
Я уже не слышу.
Мне легко, спокойно так. Безопасно. Из закрытых глаз льются слезы… И наваливается благословенная чернота.
Прихожу в себя уже в доме.
Надо мной два голоса, мужские. Один, знакомый, это мой муж, Азат.
– Почему она до сих пор не приходит в себя? – рычит он озабоченно. В голосе – тревога, которая щекочет сладко мой живот, ласкает сердце…
– Дай ей время, мальчик, – другой голос, старческий, спокоен и дружелюбен, – она много пережила, испугалась… Да и ты… Не был аккуратен…
– Это может иметь последствия? – рычит на тон ниже Азат.
– Все может иметь последствия… – философски отвечает старик, – будем надеяться на лучшее… Она – сильная, крепкая девушка… Но ей надо отдохнуть. И ты тоже должен дать ей отдых, мальчик мой…
Азат сдавленно что-то хрипит, я не понимаю даже, что именно, кажется, это горное наречие, которого не знаю.
– Я все понимаю, самые первые сладкие дни у тебя были омрачены… – продолжает старик, голос его звучит умиротворяюще, спокойно, – но подумай о своих будущих детях… Побереги жену, мальчик мой…
Мне стыдно, так стыдно, что щеки горят.
Стараюсь не выдать себя, не показать, что слышала это разговор.
Муж со стариком уходят, а я тихонько выдыхаю.
И открываю глаза.
В комнате приятный полумрак, очень комфортно. И это – совсем не моя комната.
Здесь темные тона, европейский стиль дизайна. Низкая кровать застелена темным бельем. Минимализм во всем. Мужской минимализм.
Я – в комнате Азата.
Торопливо провожу руками по телу и еще больше начинаю гореть.
На мне – только тонкая сорочка. И больше ничего!
Как это случилось? Как я умудрилась настолько долго и глубоко заснуть? Упасть в обморок? Не заметила же ничего, не ощутила! Ни переодевания, ни осмотра врача, а тот старик, судя по всему, был именно врачом!
И разговаривал с Азатом, убеждал его… Не трогать меня какое-то время…
То есть… То есть, он меня и там осматривал?
Ужас и стыд охватывают с новой силой, я сажусь на кровати, тут же со стоном давлю виски. Мутит, побаливает голова, сохнут губы…
Мне надо выбраться отсюда, надо в туалет…
Сползаю с кровати, осторожно оглядываясь на дверь, ищу туалетную комнату. Что-то мне подсказывает, что здесь она – отдельная.
И в самом деле, неприметная дверь ведет в санузел. Тоже в темных тонах, мраморная серая плита с прожилками, строгие линии сантехники.
Умываюсь, смотрю на себя в зеркало…
Вид очень нездоровый, не зря старик-доктор предупреждал Азата.
Бледная кожа, под глазами – круги, волосы тусклые.
Ужас какой… Надо в душ срочно…
Меня, наверно, обтирали влажной губкой, потому что ощущения несвежего тела нет, но желание помыться, встать под тугие струи воды – просто безумно.
И я ему поддаюсь.
Наверняка, Азат сейчас разговаривает с доктором, может, как и положено по традиции, угощает его, тем более, что, судя по разговору, этот старик – друг семьи…
Я успею быстро ополоснуться и хоть разок промыть волосы. И голове легче будет.
Я и в самом деле успеваю. С наслаждением моюсь, открывая рот, чтоб поймать губами капли воды, ощущаю, как тело радуется влаге, жизни самой… И в очередной раз накрывает осознанием: я могла там умереть.
Я в самом деле могла умереть в этой проклятой пещере!
Становится холодно, я торопливо выключаю воду, выхожу, заматываю волосы полотенцем, накидываю прямо на голое тело огромный темный халат. В нем я ощущаю себя куда более защищенной, чем в тонкой сорочке.
Выхожу, опять укладываюсь в кровать. Куда-либо идти в таком виде через весь дом… Нет уж.
Дождусь Азата, попрошу… Попрошу… Проводить…
Глаза опять закрываются, наверно, вода, смыв грязь и ужас пещеры, еще и успокоила расшатанные нервы.
Я решаю чуть-чуть прикорнуть, немного, как раз до прихода Азата, чтоб быть свежее… И незаметно для себя ныряю в глубокий целительный сон, словно на глубину бассейна прыгаю.
А на поверхность меня выносят нежные прикосновения к голой коже, тихий хриплый шепот… И тяжесть мужского тела.
Сладкое пробуждение. Горькие мыслиМне не хочется открывать глаза, потому что сладкое ощущение, будто плыву в невесомости, таю, нежусь в ласковых волнах, настолько ново, настолько необычно и правильно, что потерять это… Ох, больно и страшно…
– Русалочка, сладкая моя… – шепот убаюкивает и в то же время будоражит, ласкает и возбуждает. Я со стоном подаюсь навстречу, позволяя ладоням скользить по горячей коже, позволяя себе ощущать всю правильность своего положения.
В сильных, обжигающих и таких надежных руках…
Он что-то говорит опять на певучем наречии горных племен, наречии, которого я не знаю, не учили меня в родном доме… А зря. Наверно, очень красивые песни должны быть на таком языке…
Потому что те слова, что буквально выпевает мне хриплый тихий голос… Они завораживают своим звучанием, своей гортанной красотой и искренностью.
Почему-то я уверена, что сейчас он говорит искренне. Нельзя в такие моменты быть фальшивым… Это сразу чувствуется…
Тяжесть мужского тела кажется правильной, такой нужной сейчас. Покорно раскрываюсь, когда ощущаю горячие пальцы внизу, там, где так сильно их жажду.
Все происходит в полусне, я теку, плавлюсь, словно горная река, которая разливается по равнине и сплетается в объятиях с мощным утесом. Она не сможет его разрушить, не сможет прогнуть… Но сможет обойти, обнять со всех сторон, оплести собой, заключить в свои руки.
И я обнимаю, обхожу, заключаю…
И двигаюсь навстречу.
Немного больно, но так правильно, так нужно… И вот я уже тоже что-то шепчу, срываясь на шведский, который, все-таки, мне родной тоже, и я привыкла думать на нем.
Шепчу ласковые слова, раскрываю губы, впуская своего каменного господина везде, где ему хочется меня взять. Покоряюсь, не сдаваясь.
