– Спасибо за предложение, но нет, Тобиас. – И она повесила трубку.
Не был ли звонок Тобиаса направлен на то, чтобы подавить ее реакцию на взломщика?
Сверчки в высокой траве.
Бледно-голубое небо.
Сладкие, щекочущие нос запахи сохнущего сена и сухой теплой земли.
Вслед за Перис и Синтией на корточках пробирался Тобиас.
– Шум от их коленок.
Синтия обернулась и шлепнула его по голой ноге:.
– А вот и нет.
Перис хихикнула:
– Давай, Синтия, делай, что говорит Тобиас. Надо внимательнее смотреть.
Тобиас положил руку сначала на шею одной девочке, потом другой, и отнюдь не нежно пригнул их головы к качающейся желтой траве.
– Видите?
– Не вижу никаких сверчков, – пожаловалась Синтия. Ее нос под россыпью веснушек порозовел от солнца. – Ты смеешься над нами.
– Смеюсь? Я? Перис, разве я могу над вами смеяться?
Она посмотрела в его серые глаза. Ему было четырнадцать лет – намного больше, чем ей. Когда Перис об этом думала, он ей нравился. Ему, впрочем, не было до этого никакого дела.
– Мне тоже кажется, что ты над нами смеешься, – твердо ответила она, и ей даже самой понравилось.
– Почему же у сверчков стучат коленки? – спросила Синтия, когда вокруг них опять поднялось стрекотание. Тобиас пожал плечами.
– Это все знают, – сказала Перис, – потому что они напуганы.
Синтия осторожно пошла дальше в траву.
– Ты, – сказал Тобиас Перис, – слишком умна, чтобы быть счастливой, юная Плакса.
Тонкие белые шторы, которые Перис любила задергивать на ночь, затрепетали и опали, купаясь в серебристом лунном свете.
Она спала. А теперь не спит, не заметив, как проснулась.
Приснившийся сон еще не оставил ее. Ей тогда было семь лет и она жила в долине Скагит, в замке Попса и Эммы; в те годы не было ни рва вокруг замка, ни подъемного моста через ров, только странный дом, который так любил Попс и ненавидела Эмма.
И Тобиас сказал ей, что она слишком умная, чтобы быть счастливой. И назвал ее Плаксой.
Он был очень высокого роста… Уже в четырнадцать лет он был очень высокий, загорелый, худой, в футболке и обрезанных джинсах. Но он ей нравился, как, думала она, девочкам нравятся старшие братья – иногда. И он ей так и нравился, как брат, лет до тринадцати, когда он стал уже совсем старым – ему было под двадцать.
Перис улыбнулась, глядя на освещенные луной шторы.
Первая любовь. Мучительно-сладкое чувство.
В комнате появился другой запах. Другой, но все равно знакомый. Наверное, долетел сюда с улицы.
Сигаретный дым. Какие-то французские сигареты, запах, который показался ей тогда, когда она была во Франции, весьма экзотическим. «Житан» или «Голуаз» – что-то такое. Люди, которые по ночам появлялись в аллее Шато, обычно курили подобранные окурки, лишь изредка наслаждаясь целой дешевой сигаретой.
Вообще-то, через тонкие шторы не должен проникать дым французской сигареты… А это именно он и был.
И он был в комнате.
Перис повернула голову, не успев подумать.
Ее лицо накрыла подушка.
Она забила руками и ногами, запутываясь в простыне. А когда вцепилась руками в подушку, чья-то сильная рука крепко стиснула обе ее руки и потянула их вверх.
– Лежи тихо.
Перис услышала его голос. Значит, ему надо, чтобы она умерла тихо. Он хотел, чтобы она хорошо себя вела, умирая.
– Тихо, я сказал. Я ничего тебе не сделаю.
Кровь полыхала перед глазами, но ледяной голос словно заморозил ее тело. Она замерла.
– Хорошо, – сказал он. – Вот так, детка. Расслабься. Ты ведь дышишь там?
Перис издала сдавленный звук.
– Вот и хорошо. Это я для того, чтобы ты не очень возбуждалась. Только посмотришь, и сразу руки ко мне потянешь. Все время так и происходит.
Она услышала, как он выдохнул табачный дым, и подумала, что он вполне способен овладеть ею, не вытаскивая проклятую сигарету изо рта. Он одной рукой держал Перис, а другой – сигарету.
Конечно, Перис была худенькая, но жилистая, и уж никак не слабая. Она извернулась и попыталась откатиться в сторону.
– Мать твою! – Голос звучал так, словно сигарета была зажата между зубов. – Сука. Лежи тихо, не то я с тобой не так поговорю.
На ее лицо надавили сильнее, а укол чем-то острым, как иголка, остановил ее попытки освободиться. Укол чем-то острым в незащищенное место, где соединяются ключицы.
– Слушай, сука! У меня сообщение для твоего друга.
Перис замерла.
– Вот-вот. Так очень хорошо. Да и ты хороша.
Перис сглотнула; укол в шею стал сильнее.
– Прекрасно. – Острый кончик двинулся вниз и влево, по груди. Послышался звук «чик», и с плеча соскользнула тоненькая лямка ее ночной сорочки. Перис похолодела. Но не пошевелилась.
– Очень хорошо, – острый нож, а Перис была уверена, что это нож, отодвинул верхнюю часть сорочки, оголяя ее тело. – Эх, вот это да. Черт, мужчина должен иногда придерживаться дисциплины, но я не из железа сделан. Мда, я знаю, ты всякие штуки умеешь делать. И задницей… Не хочется попробовать.
Что-то зашелестело. Он потрогал ее сосок языком и шумно втянул мокрыми губами. Перис поджала ноги. В горле стояла рвота; ей не хватало воздуха.
Ее крики были лишь неслышным бормотанием, но его мерзкие губы отпустили ее грудь.
– Слушай, сука, – прошептал он. – Слушай хорошо и запоминай каждое слово.
Ее сердце колотилось о ребра.
– Вот что. Скажи ему, что время выходит. Поняла? Так и скажи, время выходит, и осталось его совсем немного. Поняла?
Она кивнула под подушкой.
– Хорошо. И расскажи ему, как тебе понравилась встреча со мной.
Перис кивнула еще раз.
– А сейчас я уберу руку с подушки. Но ты не снимешь ее, пока не услышишь, как хлопнет входная дверь. Я стукну погромче. Если ты закричишь, прежде чем хлопнет дверь, я тогда не так поработаю с тобой этим ножичком.
Он подождал, пока она кивнет еще раз.
– Хорошо.
Давление на подушку медленно ослабело.
– Свободна, – сказал он ей. По ее телу пробежал ветерок, когда он, наверное, открыл дверь. – Ни звука, детка. Не забудь – я постараюсь позабавиться с тобой по-другому.
Его ботинки тихо поскрипывали.
