Следующий день мужики слаженно работали. Трал подвез маленький экскаватор и тот готовил яму для септика, рыл траншею для водопровода, а бригада сбивала каркас опалубки для ленточного фундамента мелкого заглубления. К вечеру должен был подъехать миксер и залить бетон. Еще вчера мы с Марком спланировали порядок работ, и я оказалась свободна на целый день. Подумала и занялась стиркой. Отыскав в сарайке круглое жестяное корыто, наполнила его горячей водой со стиральным порошком и замочила Ванино белье.
Мера эта была вынужденной - всю эту ночь я проспала в обнимку с его нижней рубашкой, уткнувшись в нее носом и это было не правильно. Я просто представила себе ситуацию, когда уже все из нее вынюхаю, и настанет очередь подштанников, а потом и портянок, чего доброго. И это было уже совсем не смешно – такое состояние отчаянья и жуткое чувство потери культивировать в себе было просто нельзя. Я отлично понимала это, но замочить белье себя буквально заставила.
Баба Маня посоветовала еще и прокипятить его – выварить.
- И с отбеливателем каким, а то так не отстирается – сильно заношено.
Только мы собрались обедать, взглянуть на стройку подъехал глава местной администрации. Низенький крепкий мужчина с властным выражением лица и серьезным взглядом собрал мужиков, провел инструктаж по пожаробезопасности, попросил понимания, примирив этим с собой и уехал – нормальный дядька. Общался с ним Марк, отбиваться именем Беркутова Владимира Борисовича не пришлось. Да и, скорее всего, он был в курсе кто заказчик и он же - владелец участка.
Дальше визит нам с бабой Маней нанес отец Василий – весьма и весьма интересный внешне мужчина лет шестидесяти с короткой стрижкой и аккуратной бородкой. Когда на асфальте остановилась L-200 серебристого цвета, хозяйка объяснила мне кто именно идет к нам по участку в джинсах и тонкой ветровке.
Мы познакомились, я рассказала о причине, по которой нахожусь здесь, показала фото проекта в телефоне. Само собой, мы поговорили и о рухнувшей церкви. Оказывается, он долго бодался с военными против подрыва боеприпасов в такой близости к селу. И почти добился решения о переносе полигона. А еще были планы на реставрацию, финансирования которой он добивался из федерального бюджета для памятника архитектуры 17 века. Я искренне сочувствовала ему, потому что, похоже, он был по-настоящему расстроен крушением храма. Потом баба Маня без разговоров накидала ему щей с кроличьим мясом – к визиту мы не готовились и красный борщ не сварили.
Надо отдать должное отцу Василию - он поинтересовался ее нуждами, вручил пачку толстых восковых свечей и маленькую, очень вкусно пахнущую коробочку, которую привез из недавнего паломничества по христианским святыням Греции. Металлическая крышечка была иконой с изображением Богоматери, а внутри нашлись благоухающие розовые шарики и две ампулы с пахучими маслами. Потом он пригласил нас с бабушкой на воскресную службу в соседнее село. Настоятельно советовал, но категорически не настаивал – приятный мужчина. Когда он уехал, баба Маня спросила меня:
- А ты не хотела спросить его? Все же они тоже вокруг всего такого крутятся.
- Мысль была, - призналась я, - но что он может сказать? Посоветует молиться, как все они. Может и надо бы? Но меня не учили.
- Не припекло еще, значит, - сделала вывод баба Маня.
- Может быть. Я предпочту действовать, раз уж этого не умею.
- Ты хоть говори тогда – как…
- А вы сами, Мария Львовна? Вы же молчите, как партизан! – нетерпеливо сорвалась я и извинилась, опомнившись: - Простите… Давайте сделаем так – я сейчас постригу вас, а я это хорошо умею, а вы в это время расскажете… ну, хоть о первой вашей встрече.
- Да я все тебе расскажу – жалко мне, что ли? Вон священник, например, один только здесь и знает про Ивана. А как ты думала? Думаешь, был у меня выбор какой? Он прикрывает меня, как и тот, что перед ним служил. Тогда еще – в те года… ты хоть представляешь себе? Свет гаснет во всем селе, танк грохочет, ревет… земля потом разворочена. Ведьмой куда безопаснее, чем если бы на меня в КГБ написали или в психушку сунули. А так я рассказала ему все, он головой покачал, молиться велел – тут ты права, и ходил потом, кадил вокруг дома, молитвы читал, чтобы люди это видели. Безопаснее так… побаиваются, конечно, но не сильно, все же я зла больше никому не делала.
Это «больше» я решила оставить на «после стрижки». Потому что решись баба Маня, и разговор об этом был бы сродни исповеди. То, что она так проговорилась в сердцах, говорило о наболевшем для нее и далеко не простом. Почему она одна, отчего отказалась от нее семья? Не из-за грохочущего же танка? В то время она уже жила сама, иначе Ваня не появился бы у нее. Зарубку себе на ум я сделала, а ей справедливо попеняла:
- В селе могло случиться что угодно, а обвинили бы во всем вас.
- Отец Василий прикрыл бы. Видишь? Живая же до сих пор.
Мы с ней устроились сбоку от дома. Она на табурете, укутанная старой простыней и я – с расческой и ножницами. Дома я сама стригла Олега и подравнивала ему бородку, когда он ее заводил. А из бабы Мани получалась очень даже креативная старушка – с аккуратной, очень короткой стрижкой, а если еще седину слегка тонировать в голубизну… похоже, я немного увлеклась, состригая лишнее.
- Стрижка будет называться «под мальчика», - осторожно предупредила я ее.
- Давай – не так жарко будет, - дала она добро, - значит, что еще ты хотела? Кто был до тебя, те семь, кроме нас с тобой? А зачем оно тебе? Первые - совсем случайные люди, пришли-ушли. Потом была реставраторша… она долго тут жила – все ходила, смотрела церковь. Рисовала красиво – голубей под крышей, иконы срисовывала. От! Ты уже все? – дернулась она. Я отступила на шаг и оглядела результат своего труда, довольно подтвердила:
- Я – все.
- Тогда я тебе портрет Ванин покажу – она мне оставила.
Пока она ходила в дом-из дома, я сама присела на табурет – резко ослабели ноги, сжалось все внутри от непонятного страха, мурахами разбежавшегося по коже. Хотя чего мне было бояться? А я боялась… неконтролируемо, неподотчетно, непонятно.
На форматном листе бумаги мой Ванечка был, как живой – в своем комбинезоне, майорских погонах, сапогах, при пистолете и со шлемофоном в руке. И все же немного не такой, как я помнила. Внимательнее присмотревшись, я поняла, в чем дело. И сразу же расслабилась - и всеми своими мурахами и, казалось, самой душой, потому что ей он не улыбался так, как мне. Даже той немного насмешливой улыбки от порога, которая была для меня, здесь я не отметила. Но уставший…, какой же он уставший! Грязный, не выспавшийся… со скорбными носогубными складочками, морщинками на лбу – вымученный дорогой и ответственностью, вымотанный вусмерть мужик, которому хотелось всего лишь вымыться, блин! Всего лишь!
Из-за набежавших слез не было видно не то, что рисунка, а и белого света. Скрутило, перетянуло все внутри уже не страхом, а пронзительной жалостью и страшным ощущением вины – не дала выспаться, отдохнуть… выжала досуха, до донышка выпила - последних сил лишила. А что, если из-за этого…? А еще руки его…
