– Что нам с тобой обсуждать? – От злости мой голос дрожит, как бывало в школе в предвкушении драки, и поэтому он звучит совсем не гневно, а испуганно.
– Ты сам знаешь, Роб. Мои отношения с Лорой очень тебя огорчают.
– Ты будешь смеяться, но мне до них нет дела. – Четко и ясно.
– Роб, это не та ситуация, чтобы отшучиваться. Ты звонишь десять раз за ночь, ошиваешься вокруг моего дома…
Твою мать! Как он умудрился меня высмотреть?
– Я уже ни того, ни другого не делаю… – Четкости и ясности не остается и в помине, теперь я еле мямлю, как если бы в чем-то чертовски провинился.
– Мы заметили, и нас это радует. Но, как бы это… Каким бы образом мы могли поладить? Нам бы хотелось облегчить твое положение. Что нам для этого сделать? Я знаю, что Лора совершенно исключительная женщина и что тебе сейчас тяжело. Я бы с ума сошел, потеряв ее. Но мне хочется думать, если она вдруг решит со мной расстаться, я сумею с уважением отнестись к ее решению. Понимаешь, что я говорю?
– Угу.
– Вот и хорошо. Так на чем договоримся?
– Не знаю. – И я кладу трубку – не пригвоздив его убийственной остротой и не обрушив град оскорблений, а просто буркнув «не знаю». Он сделает из этого свои выводы.
Он. Вот и хорошо. Так на чем договоримся?
Я. О чем нам с тобой договариваться, хамло убогое. То, что говорит про тебя Лиз, – чистая правда.
Швыряет трубку.
Он. Вот и хорошо. Так на чем договоримся?
Я. Нет, Иен, ни о чем мы с тобой не договоримся. Во всяком случае, я с тобой не договорюсь. На твоем месте я бы поменял номер телефона. Сменил бы адрес. Скоро ты будешь вспоминать мои появления под окнами и десять звонков за ночь как счастливый сон. Ты меня еще узнаешь, сынок.
Швыряет трубку.
Он. Но мне хочется думать, если она вдруг решит со мной расстаться, я сумею с уважением отнестись к ее решению.
Я. Если она вдруг решит с тобой расстаться, я к ее решению отнесусь с уважением. Я к ней отнесусь с уважением. И ее друзья отнесутся к ней с уважением. Все дико обрадуются. И мир сразу станет лучше.
Он. Это Иен. Рэй.
Я. Пошел на хрен.
Швыряет трубку.
Ну да ладно.
Ладно, что толку. Я обязан был сказать что-нибудь в этом роде. Я обязан был употребить по крайней мере одно ругательство. Я, без сомнения, обязан был угрожать ему расправой. Нельзя было вешать трубку после «не знаю». Мысли об этом гложут и будут глодать меня, пока я в результате не загнусь от рака, от сердечной болезни или от чего-нибудь еще. Я не могу унять дрожь и все переписываю в голове наш диалог, пока моя реплика не становится стопроцентно убийственной, но и от этого мне не делается легче.
19
Сара шлет мне открытки на каждое Рождество, на них есть ее адрес и телефон. (Она их не пишет сама, а использует такие специальные сраненькие наклеечки.) В открытках всегда только «Счастливого Рождества! Целую, Сара», выведенное округлым учительским почерком, и больше ничего. Я тоже поздравляю ее – такими же немногословными посланиями. Пару лет назад я отметил, что у нее переменился адрес; а еще отметил, что если раньше она жила в номере таком-то по такой-то улице, то теперь после номера появилась буква, и буква эта не «b», которая все же могла бы относиться к дому, а «c» или «d», что явно говорит о квартире. Тогда я не стал особо об этом задумываться, но теперь вижу в смене адреса смутный намек на то, что номер такой-то по такой-то улице принадлежал Тому, и, значит, его уже нет поблизости.
Она почти не изменилась, ну, может быть, слегка похудела (Пенни, та заметно поправилась, но с тех пор, как я видел ее в последний раз, она стала вдвое старше; Сара же всего только превратилась из тридцатилетней в тридцатипятилетнюю, а в ходе такого превращения редко кто отъедается), однако смотрит из-под своей челки ровно с тем же выражением, что и когда-то. Мы идем в пиццерию, и мне тяжело видеть, как много это для нее значит – не сам факт ужина в пиццерии, а то, что ее туда пригласили. Том действительно ушел и сделал это в весьма, так сказать, эффектной манере. Представьте себе: он не сказал, что его не удовлетворяют их отношения, или что он познакомился с женщиной, с которой теперь намерен встречаться, или что уже встречается с другой, а взял и объявил, что женится. Классика, не правда ли? Другой бы на моем месте заржал, но я сумел удержаться.
Она смотрит в свой бокал.
– Прямо не верится, что я оставила тебя ради него, – говорит она. – Дура.
Этого я слышать не хочу. Мне не нужно ее раскаяния в том, что она меня бросила; мне нужно, чтобы она объяснила, почему это сделала, и тогда я бы смог ее оправдать.
Я пожимаю плечами:
– Наверно, тебе это казалось правильным.
– Наверно. Но я не помню почему.
Я мог бы сегодня переспать с ней, и такая перспектива меня не пугает. Разве существует лучший способ изгнать демонов отвержения, чем трахнуть ту, что тебя отвергла? Но, с другой стороны, вышло бы так, что я занялся сексом не с конкретным человеком, а со всем унылым миром одиноких. Мы отправились бы к ней домой, и там оказалась бы кошка, которая в самый ответственный момент вскочила бы к нам в постель, и нам пришлось бы прерваться, пока Сара не загонит ее на кухню и не запрет. А потом нам, наверное, пришлось бы слушать ее пластинки «Юритмикс», и выпивки бы у нее не нашлось. И не было бы простодушных заходов в духе Мэри Ласалль, что, мол, женщины тоже имеют право хотеть этого самого; а были бы телефонные звонки, и замешательство, и раскаяние. В общем, я решаю не спать с Сарой – разве что в течение вечера я с предельной ясностью пойму, что за всю оставшуюся жизнь мне никто, кроме нее, не подвернется, однако такого озарения на меня не нисходит. Если вспомнить, с похожих соображений начался когда-то наш с ней роман. По сходным же соображениям она предпочла мне Тома. Она тогда все рассчитала, прикинула шансы, сделала верную ставку и ушла. И то, что сейчас она хочет снова попытать счастья, слишком многое говорит и обо мне, и о ней самой: ей тридцать пять, и она думает, что жизнь уже не предложит ей ничего лучше того, что у нее есть сегодня вечером, лучше пиццы и давнишнего приятеля, от которого она и раньше-то с ума не сходила. Это довольно мрачное заключение, но совсем не трудно понять, как она к нему пришла.
Я не решаюсь продолжать разговор на эту тему. Я не держу на нее зла и даже рад, что это она меня бросила, а не наоборот. Мне и без того есть в чем себя винить. Мы немножко болтаем о том о сем: про кино – она обожает «Танцы с волками»,[67]а в «Бешеных псах» ей не нравится звук – и про работу, и чуть больше про Тома, и немножко про Лору, про которую я говорю только, что наши с ней отношения переживают не лучшую пору. Она приглашает меня зайти, но я отказываюсь, и мы дружно соглашаемся, что отлично провели вечер и что надо бы это как-нибудь повторить. Теперь осталась только Чарли.
