Должен признаться, я чертовски хорош и ничуть не растерял прежних талантов. Я ставлю подряд «О'Джейс» («Back Stabbers»), Гарольда Марвина и «Блюноутс» («Satisfaction Guaranteed»), Мадонну («Holiday»), «The Ghetto» (за которую удостаиваюсь восторгов, будто эта вещь моя, а не Донни Хэтуэя) и «Nelson Mandela» «Спешиалс», после чего танцующие просят пощады. Подходит время живого выступления.
Меня попросили представить группу; Барри даже написал на бумажке, что я должен сказать: «Дамы и господа, осторожно! Очень осторожно! Перед вами… „СОНИК ДЭС МАНКИ“!» Естественно, эту чушь я произнести не способен и в итоге просто мямлю в микрофон их название.
Они выходят в костюмах и при узких галстучках, а когда врубают аппаратуру, раздается невыносимый вой, который я поначалу с ужасом принимаю за вступление к первой вещи. Но «Соник Дэс Манки» уже не те, что прежде. Они, собственно, уже вовсе и не «Соник Дэс Манки».
– Мы больше не называемся «Соник Дэс Манки», – говорит Барри, подойдя к микрофону. – Мы прикидываем, не взять ли название «Футуристикс», но окончательно пока не решили. А сегодня вечером мы – «Бэкбит». Раз, два, три… – Они зажигают «Twist and Shout», и публика мигом сходит с ума.
А Барри, оказывается, и петь умеет.
Потом они играют «Route 66», и «Long Tall Sally», и «Money», и «Do You Love Me», а на бис – «In The Midnight Hour» и «La Bamba». Все вещи давнишние и узнаваемые, заведомо вызывающие восторг у толпы тридцати-с-чем-то-летних, искренне уверенных, что хип-хоп – это что-то такое, чем их дети занимаются на уроках музыки и хореографии. Восторг толпы велик настолько, что никто не танцует под вещи, которые я специально заготовил, чтобы снова расшевелить народ, напуганный и сбитый с толку выступлением «Соник Дэс Манки».
– Что это такое было? – спрашиваю я у Барри, когда он, потный, усталый и довольный, подходит к моему пульту.
– Что-нибудь не так?
– Вы сыграли лучше, чем я ожидал.
– Лора разрешила нам выступить с условием, что мы разучим несколько подходящих вещей. И нам понравилось. Ребята даже стали подумывать, не бросить ли звездные замашки и не подрядиться ли играть на серебряных свадьбах.
– А ты как к этому относишься?
– Нормально. Я и раньше не был до конца уверен, что мы придерживаемся правильного музыкального направления. А смотреть, как люди танцуют под «Long Tall Sally», уж точно приятнее, чем видеть, как они затыкают уши и несутся к выходу.
– А клуб тебе нравится?
– Да, здесь ничего. Но только, знаешь ли, на мой вкус немножко слишком попсово, – говорит он. Причем на полном серьезе.
Остаток вечера похож на финальные титры фильма. Все, принимавшие в нем участие, танцуют: Дик с Анной (он, стоя на месте, шаркает ногами, а Анна держит его за руки и пытается заставить двигаться в такт музыке), Мэри со Стейком (Мэри пьяна, Стейк высматривает кого-то у нее за спиной – Кэролайн! – вот к кому он проявляет очевидный интерес), Лора с Лиз (которая оживленно и, судя по всему, с гневом о чем-то Лоре рассказывает).
Я ставлю «Got To Get You Off My Mind» Соломона Бёрка, и все танцуют, скорее по обязанности, поскольку только лучшие танцоры способны изобразить под эту песню что-нибудь вразумительное, а из присутствующих в клубе никто не может претендовать на принадлежность к лучшим танцорам, да и к просто сносным тоже. Заслышав первые аккорды, Лора оборачивается кругом, широко улыбается и одобрительно потрясает в мою сторону рукой с поднятым большим пальцем, и я начинаю в уме составлять для нее сборник из вещей, про которые она слышала и которые ей будет приятно послушать. Сегодня впервые за все время я вроде бы понимаю, каким он должен быть.
