Интересно отметить, что у некоторых сваренных в машине, на теле не оказалось видимых признаков ожогов; полагали поэтому, что они погибли не от ожогов, но или от шока, или от недостатка воздуха, когда пар наполнил машину. Все они лежали лицом к палубе; некоторых нашли в закоулках машины, куда они успели доползти, спасаясь от жара и ища воздуха”{44} .
Около 3 час 15 мин прожектора осветили затопленные брандеры и обнаружили 4 шлюпки, на которых спасались экипажи. По ним тут же открыли огонь “Бобр”, “Отважный” и береговые батареи – две шлюпки были быстро уничтожены{45} .
В 4 час 25 мин С.О. Макаров выехал на катере, чтобы лично осмотреть затопленные неприятельские суда. В этот раз японские пароходы-заградители были вооружены скорострельными мелкокалиберными орудиями, для защиты от атак миноносцев. Все эти орудия были сняты и установлены на береговых батареях и миноносцах. Атака была блестяще отбита, при этом надо отдать должное мужеству японских моряков, которые пытались под ураганным огнём выполнить поставленную задачу. Национальным героем Японии стал капитан-лейтенант Такео Хиросе, который командовал брандером “Фукуимару”. Он шёл уже во второй раз – 11 февраля он командовал “Хококу-мару”, который чуть не протаранил “Ретвизан”. Когда в “Фукуи-мару” попала торпеда, и корабль стал быстро тонуть, Хиросе велел своим людям садиться в шлюпку, лично поимённо выкрикивал каждого члена экипажа, и тут выяснилось, что не хватает кондуктора Сугино. “Хиросе, несмотря на дождь падавших снарядов, обошёл всё судно, ища пропавшего помощника, снова вернулся к шлюпке и ещё, и ещё продолжал поиски”{46} .
Его поиски не увенчались успехом, брандер быстро погружался и отважный Хиросе вынужден был сесть в шлюпку, так как тонувшее судно могло увлечь её за собой и погубить всех сидящих в ней моряков ожидая своего командира, но они не отплывали. Однако когда шлюпка отошла от погибающего брандера, Хиросе был убит снарядом – на шлюпке от него остался только кусок окровавленного мяса. Его останки торжественно захоронили перед храмом Ясукуни – главном милитаристам святилище Японии, а император объявил Такео Хиросе первым современным гунсином (“божественным воином”).
“По результатам этой атаки командующий флотом разработал инструкцию по охране входа на внутренний рейд. Так, в обязанности канонерской лодки “Отважный” входили освещение прожектором рейда и обстрел оборонительных неприятельских кораблей. При этом все дежурные миноносцы и катера поступали в распоряжение командира лодки, который должен был руководить и их действиями. В распоряжении командира “Отважного” находился и один портовый катер с принадлежностями для тушения пожаров и “оказания помощи буксированием”” {47} .
В ночь на 15 марта, охраняя проход, “Отважный” и “Бобр” отразили атаку японских миноносцев.
22 марта “Гиляк” сменил “Отважного” охране прохода. “Отважный” круглосуточно нёс охрану без перерыва с 24 февраля, т. е. почти месяц.
В ночь на 31 марта с “Гиляка” в 10 час 50 мин в луче прожектора был замечен неприятельский миноносец. На лодке пробили отражение минной атаки, но её не последовало, и в 11 часов лодка прекратила освещение прожектором{48} . При этом неизвестные корабли на внешнем рейде были обнаружены не только “Гиляком”. В эту ночь на дежурном крейсере “Диана” находился командующий флотом вице-адмирал С.О. Макаров. Как вспоминает В.И. Семёнов, бывший в то время старшим офицером крейсера, только адмирал ушёл обойти крейсер, как на расстоянии примерно двух миль были обнаружены подозрительные силуэты. Командир крейсера предложил открыть по ним огонь, но Макаров не отдал такого приказания, так как опасался, что это могут быть наши миноносцы, которые по каким-либо причинам раньше времени вернулись с боевого задания, но войти в гавань не решаются, так как береговые батареи могли их принять за японцев. Но затем адмирал добавил: “Прикажите точно записать румб и расстояние. На всякий случай, если не наши, надо будет завтра же с утра протралить это место. Не набросали бы какой дряни… ”{49} .
В это время на внешнем рейде Порт-Артура ставил мины японский заградитель “Кориор-Мару” под прикрытием 2,4 и 5 отрядов истребителей и 14-го отряда миноносцев. По японским данным, отряд подошёл к Порт-Артуру в 10 час 40 мин. Японская официальная история войны на море пишет: “Неприятель с судов и с берега светил шестью-семью прожекторами и казалось, был особенно насторожен. Наш минный отряд нередко попадал в освещаемое пространство, но, к счастью, открыт не был”{50} .
На следующее утро С.О. Макаров так и не приказал протралить подозрительное место, а никто из подчинённых не напомнил ему о высказанном за несколько часов до этого (10 часов 20 минут вечера 30-го марта) приказе. Как с горечью вспоминал В.И. Семёнов: “Гибель “Страшного”, вызванный этим спешный выход отдельных судов, появление главных сил неприятеля, сбор эскадры – всё это заслонило события минувшей ночи, казавшиеся такими мелкими. Ни сам адмирал, ни кто- либо из окружавших его не вспомнили о подозрительных силуэтах, смутно виденных сквозь сетку дождя, озарённую лучами прожекторов… А ведь эти силуэты появились именно в вершинах восьмёрки, которую мы описывали при нашем крейсерстве – восточнее Крестовой горы и южнее горы Белого волка”{51} .
Правда, лейтенант А.М. Басов в своём обзоре минных заграждений в период обороны Порт-Артура говорит, что некоторые просили его не выходить на рейд не протралив его, но адмирал не обратил внимания на эти предостережения, ответив: “Разве я могу не выйти, когда у меня погибает миноносец”{52} . Но это утверждение вряд ли верно – когда “Петропавловск” только начинал вытягиваться на внешний рейд, “Страшный” уже более часа был на дне. Броненосец как бы предчувствовал свою гибель – в проходе он сел на мель, с которой его с трудом сняли.
Командующий крепостной артиллерией генерал- майор Белый, постоянно видевший С.О. Макарова, позднее вспоминал, что адмирал предчувствовал, что именно с наступлением праздника Пасхи (с 28 марта) неприятель предпримет какие-либо решительные действия против Порт-Артура. Как писал Белый: “Я и адмирал условились все ночи первых четырёх дней Пасхи быть самим в непосредственной близости к месту ожидаемых действий неприятеля: я на Золотой горе на батарее №15, а адмирал на дежурной лодке, стоявшей на наружном рейде внутри нашего бонного заграждения… Как потом передавали, адмирал просидел на стуле, на мостике дежурного перед входом на внутренний рейд судна всю ночь под 28 марта, не смыкая глаз. Ночь прошла спокойнее, нежели когда-либо, неприятель вовсе не подходил даже миноносцами. Первый день Пасхи – тоже, а за ним и ночи на 29 и 30 марта.
Под 31 число неприятельские миноносцы опять подходили ко входу, а некоторые даже под Электрический утёс. Но сам адмирал принял их за свои, посланные на ночь к островам Мяотао и не возвратившимся ещё и приказал судам не стрелять, передав то же на Золотую гору. Но я и батареи сильно подозревали, что перед нами были японские миноносцы и, когда стало ясно их удаление, то открыли по ним огонь. Но было уже поздно и миноносцы ушли спокойно, исполнив свою задачу постановки мин. Эта ошибка адмирала была для него роковой”{53} .
Ивановъ 8-й
