— Вы меня слышите?
Теперь и кисти съехали со стола. Руки у него, по всей видимости, доставали до пола, как у обезьяны.
— Я сказал: «Вы меня слышите?»
— Слышу.
— Хорошо. Теперь перейдем к делу.
Он собрался с силами и сидел сгорбившись. На меня он не смотрел. Зато я смотрел на него. По лицу у него бежали ручьи, глаза покраснели, но уже не были навыкате. Скорее они напоминали что-то вязкое и липкое.
— Это обязательно? Мне надо поспать или что-то вроде.
— Выпейте еще.
Он вздрогнул:
— Нет, нет!
Я снова посмотрел на свою бумагу:
— Я назначу вас своим литературным душеприказчиком, вероятно, совместно с моим агентом и Лиз или Эмми — скорее всего Эмми. Я уполномочу вас написать мою биографию при моей жизни, но с ограничениями, которые я еще не оговорил.
Рик зевнул. Взаправду!
— Слушай внимательно, сынок!
— Извините.
— После того как я проконсультируюсь с юристами относительно точной формы документа, который вы подпишете, я снова свяжусь с вами и назначу место встречи. Все понятно?
Он кивнул.
— Тогда пока все. Привет Хелен, если когда-нибудь увидите ее. Передайте наилучшие пожелания Холидею, как от банкира банкиру. Надо полагать, у него есть банк.
— И не один.
— Пусть продолжает труды на благо. Он умный, ваш мистер Холидей. Или я уже это говорил?
— Да, сэр.
— Хорошая память, Рик. Полагаю, на этом мы покончим. Может, у вас есть какие-то пожелания?
— Да, сэр… Уилф. Сколько примерно это займет? Время…
— …деньги. Не мои. Однако в вашем случае, я полагаю… Ладно, может быть, неделя-другая или месяц. Не больше. Вам-то какая разница? У вас нет постоянной работы, экс-профессор.
— Вы упоминали какие-то ограничения, Уилф.
— Ах да. Они относятся только к самой биографии. Не о чем беспокоиться.
Его взгляд был жалок и подозрителен.
— Я бы хотел знать, Уилф, если для вас это несущественно.
— Разумно, Рик. Думаю, вам интересно будет о них узнать, прежде чем вы подпишете. Назову главное условие, чтобы вы его обдумали. Я расскажу вам все о своей жизни, ничего не скрывая, и вы можете писать, что сочтете нужным. Но при этом обязательно дадите точный отчет о том, как подсунули Мэри-Лу мне, и о том, как подложили ее под Холидея и он принял ваше предложение. Так что биография будет написана дуэтом, Рик. Мы покажем миру, кто мы такие — бумажные людишки, допустим. Устраивает вас такое название? Подумайте, Рик, — все те, у кого, подобно вам, есть вши в волосах, все, за кем следили, кого преследовали, о ком лгали, все, кого выставляли на потребу публики, — мы будем отомщены, Рик. И я буду отомщен за всех них, ха и так далее. В этой самой комнате, сынок, — Мэри-Лу и я, а вы пошли спать, соблазни старого пердуна, «Рик Таккер, который, я уверен, доставит вам удовольствие», разве вы в этом не участвовали, вы, готовый лизать сапоги старому поэту лишь ради того, чтобы хвастаться знакомством с ним? Это сделка, сын мой. Меня в обмен на вас. Моя жизнь за вашу. Не говорите, что не станете этого делать. Вам придется это делать, иначе вам ничего не останется, как облизывать пустую тарелку, подобно вот этому блюдцу, летающему блюдцу, которое вы, Господи прости, даже толком бросить не умеете. Теперь вы знаете. Проваливайте отсюда и являйтесь, когда я вас вызову. Я свистну.
Мы снова замолчали. Я успел подумать, что будь на месте Рика настоящий мужчина таких размеров, он схватил бы меня в охапку и выкинул с балкона. Но Рик был бумажным человечком. В нем не было стержня. Я находился в полной безопасности. В нем нет силы, нет огня, нет тепла. В крайнем случае он был способен на самоубийство, да и в этом я сильно сомневался. Самоубийство — это болезнь, а Рик был совершенно здоров. Хотя нет, был и у него пунктик. Марракеш.
Но Рик встал. Я увидел, как он снова надувается. Неужели он способен на то, что Джонни называет «жестокостью», и может причинить мне вред? К своему удивлению, я обнаружил, что мне абсолютно все равно. Я пристально смотрел на него, как мне подумалось, в последний раз. Я следил за ним, как человек за опасным зверем. Наконец он опустил взгляд и направился к двери. Дойдя до нее, он не сразу вышел, как я надеялся, а вдруг повернулся, весь красный, со сжатыми кулаками, и рявкнул:
— Вы распоследняя сволочь, мать вашу так!
После чего ушел.
Ну, ну, подумал я. Бывают моменты, когда домашние животные просто поражают. Иногда они ведут себя почти как люди. Можно поклясться, они понимают, о чем вы говорите. Бедный Фидо! Конечно, они никогда не укусят. Они только делают вид, что рычат, и хватают хозяина за руку. Опять-таки с ними не одиноко.
Я откинулся в кресле и осмотрел гостиную, в которой мы провели дуэль бумажными копьями или, если по-современному, шариковыми ручками. Блюдце так и лежало на ковре. Я не стал его поднимать, испытывая ощущение, что это уже и не блюдце. Теперь оно принадлежало к числу предметов, которые приобрели «мана» — сверхъестественную силу. Возможно, оно действительно было летающим и явилось из космоса. Ну и черт с ним. А капли воды на столе? Одни размазались, другие подсыхали, оставляя тонкие ободки соли. У колдунов такие капли, наверное, высоко ценятся. Девственные слезы? Если найти слезы взрослого мужчины, сын мой, и собрать их в полнолуние, то это будет замечательное лекарство от скуки, запора и мировой грусти; и это будет страшным ударом по старой нетерпимости, которая получает по заднице от собственного оружия.
Я налил себе «доля». Посмотрел на вино, и мне вдруг расхотелось его пить, что было совершенно абсурдно. В момент его ухода я снова ощутил в себе стальную струну, и теперь она не просто сдавливала, а прямо-таки врезалась мне в грудь. Я забыл о Рике и сосредоточился на струне, которая каким-то волшебством перестала быть длинной и узенькой и превратилась в широченную ленту, затем в пояс. Я ощутил, что она сдавливает мне все тело, даже голову, бедную мою голову. А потом я задрожал, закричал и судорожно схватился за ширинку, словно маленький мальчик.
Глава XIII
Этот отрезок никак не вяжется. Я просто не помню, что происходило после нашей второй встречи в Вайсвальде. Струна натянулась слишком уж плотно. Я вспоминаю только отдельные сцены, словно части фильма с большущими промежутками между ними. Одна такая сцена в Цюрихе, где я нашел адвоката, хотя не помню как. Это оказалась женщина, и когда она ознакомилась с содержанием соглашения, то уставилась на меня так, словно хочет меня купить, а не оказать мне услугу. Она была маленькая, вся в морщинах, из тех, в ком поразительное уродство сочетается с поразительной женственностью. То есть она не была jolie laide[37]. Тогда речь бы пошла о сексуальных похождениях, чего у нас и близко не было. Она была каким-то образом защищена — тем, что добивалась успеха без таких малопривлекательных качеств, как потребность отомстить, опередить других, обороняться от людей или быть к ним безразличной. Помню, я подумал, как это замечательно, что я больше не вынашиваю планов красиво написать очередную книгу Уилфрида Баркли, потому что она твердо стояла на земле и была бесполезна для романиста — он не в состоянии описывать таких людей, а сами они не дают себе труда описывать себя, существуя скорее в молчании, чем в речи. Не помню, как она сумела доказать мне, что документ вообще не нужен и следует просто приостановить это дело, потому что я вовсе не собирался встречаться с Риком, пока туго натянутая струна хоть чуть-чуть не ослабнет. При расставании я остро ей завидовал. То, что я мог предоставить, этой женщине вовсе не требовалось!
