* * *
Шли месяцы, но положение Александры не менялось. Ее непреодолимая тяга к уединенной семейной жизни со всех сторон подвергалась критике, все только и говорили об исполнении дворцового протокола, о надлежащем официальном поведении, которое должно было всем бросаться в глаза, что вызывало еще большее неудовольствие у ее свекрови.
Решительно, эти две женщины не находили общего языка, и, скорее всего, никогда не найдут. Великие княгини под влиянием своего окружения заявляли, что молодая императрица делает все, чтобы отдалить мужа от его матери, от членов царской семьи. Фрейлины из числа той аристократии, которая еще недавно составляла двор Александра III, нисколько не желали понравиться императрице. Той пришлось не раз их менять. Повсюду распространялись слухи о том, что этой капризной немке не угодишь, что служить ей — одна каторга. После того как своих постов лишились графиня Ламсдорф и княгиня Барятинская, трудно было, судя по всему, подобрать им замену, найти достойных кандидаток. Но одну все же нашли. Княгиня Оболенская, заняв эту должность, более двадцати лет, до самого конца царствования оставалась верной Её величеству. Этот неоспоримый факт опровергал все коварные инсинуации придворных статс-дам, которыми с удовольствием пользовалась княгиня Радзивилл в своих мемуарах, но все, что она в них писала, было так далеко от истины.
Короче говоря, чтобы молодая императрица не говорила, чтобы не делала, какие бы решения не принимала, все тут же вызывало суровую критику, самые неблагоприятные комментарии.
Утверждали, что она, пользуясь своим положением, настойчиво всем протягивала руку для поцелуя, что раздражало многих, считавших, что такой жест их унижает.
Но будь у нее другой характер, будь она излишне веселой, даже фамильярной, то непременно нашлись бы такие, которые стали бы упрекать ее в недостаточном чувстве собственного достоинства и неуважении к короне.
Царствование этой молодой несчастной женщины началось в обстановке постоянной, угнетающей критики, главным источником которой служили неприязненные чувства к ней со стороны свекрови, которая выражала к ней свою антипатию еще до того, как она стала членом семьи, — она считала, что только одна она может судить о том, как ее невестка должна вести себя!
Но в дружном хоре этих разодетых светских дур, осуждавших все ее слова, все ее поступки, раздавались и более здравые голоса. Мол, пока еще слишком рано судить о ней, пусть вначале немного привыкнет к своему стремительному возвышению. Такое мнение разделяли многие, но праздношатающаяся санкт-петербургская толпа, которая ни в чем не уступала точно такой же толпе парижской, прислушивалась только к тем мнениям, которые выражались громче других, то есть к мнениям членов императорской семьи.
Наступил, наконец, момент, когда оба противостоящих друг другу придворных клана все решительнее выражали свое мнение по этому поводу. Два инцидента, произошедшие этой зимой, всполошили всех.
По чину православного богослужения русское имя императрицы при литургии произносилось сразу после имени императора. Но Павел I своим указом в конце прошлого века установил полное преимущество в этом отношении вдовствующей императрицы при ее жизни.
Мария Федоровна, воспользовавшись этим царским указом, не пожелала отказаться от своего преимущества в пользу новой императрицы и потребовала, что ее имя, как и встарь произносилось при богослужении первым.
Царь пытался каким-то образом уладить этот острый, вызывающий у него беспокойство, спор. Но Александра тоже не сдавалась. Она потребовала, чтобы Святейший синод, — этот высший орган религиозной власти, — разобрал это дело и решил, наконец, какая из двух императриц по своему рангу следовала сразу за императором.
Мария Федоровна принялась «обрабатывать» своего сына. Святейший синод собрался для обсуждения этого вопроса. На совещание были созваны известные в России архиепископы, протоиереи, священники. После проведенных консультаций, после тайного голосования предпочтение клира было отдано молодой императрице.
Таким образом, Синод не удовлетворил требования вдовствующей императрицы, и та очень рассердилась на своего сына, — еще бы, ведь он вполне мог своим новым указом подтвердить действенность первого, составленного Павлом I, таким образом проявить свое уважение к древним обычаям… В окружении Николая многие выражали недовольство тем, что царь не лишил такого преимущества свою жену, и тем самым нанес болезненное оскорбление матери.
О втором инциденте предпочитали не упоминать даже горячие защитники Марии Федоровны, так как он противоречил всем усилиям оправдать ее притязания.
Когда готовились первые официальные приемы, которые должны были возвестить об окончании общенационального траура и траура двора, возникла проблема драгоценностей короны. Фамильные драгоценности Романовых со времен царствования Петра Великого составляли наследие Святой Руси и всегда хранились в вековых сундуках в Зимнем дворце. Такая практика соблюдалась до восшествия на престол Александра III. Он, уступив просьбам жены, приказал, чтобы эти драгоценности были перевезены в Аничков дворец, где они теперь хранились вместе с личными драгоценностями императрицы. Мария в результате избавлялась от неприятной процедуры, — требовать их перед каждым официальным мероприятием у дворцового хранителя казны. Тиары, диадемы, ожерелья, усыпанные россыпью драгоценных камней, которые обычно до нее по официальным случаям надевали предыдущие царицы, таким образом, теперь переходили к ней, — если она ими и не владела, то по крайней мере, могла ревниво за ними приглядывать.
Александре было об этом известно, и так как у нее пока не представилось какого-то важного случая, чтобы их надеть, она и не думала об этом, и такое положение вещей не привлекало ее особого внимания. Но министр двора Его величества в один прекрасный день, когда за несколько месяцев началась подготовка к торжествам по случаю коронации, обратил на это внимание царя, считая, что такое положение противоречит установленным правилам.
— Ваше величество! Не угодно ли Вам отдать распоряжение о том, что все драгоценности российской короны были возвращены на прежнее место, в Зимний дворец? Оттуда они будут передаваться царствующей императрице как только она этого пожелает, незамедлительно…
Николай одобрил предложение своего министра. На следующей день в Аничков дворец за драгоценностями явился высокий сановник двора, чтобы с самым большим тактом потребовать у вдовствующей императрицы вернуть драгоценности короны. И тут в Аничковом дворце разразилась настоящая буря. Эта странная, не у дел государыня, еще слишком молодая и слишком большая кокетка, и не собиралась отказываться от драгоценностей. Она кричала на весь дворец:
— Мой почивший супруг поручил мне хранить эти сокровища. Моя невестка не имеет на них никакого права (!), и вообще для коронации не может нацепить ни одну из вещиц. Я буду противиться из всех своих сил тому, что не побоюсь назвать глупым капризом еще слишком молодой и неопытной женщины…
Эта миниатюрная женщина впала в такой яростный гнев, что ее глаза, обычно обладавшие далеко не императорским, явно провокационным шармом, чуть не вылезли из орбит.
