Мы с Ванькой тоже братья. Наши бабки были дальними родственницами, и мы, когда уже выросли, однажды решили, что будем братьями. Ну и стали. Туго было поодиночке. Большие потери несли. Ведь что в жизни самое важное? Мудрые женщины считают, что семья. Так оно и есть. Ячейка общества. С нее все начинается, на ней держится. Ради нее все делается. Родители, дети, жены. Осознанная необходимость…
С вечера мы созвонились и все обсудили. Весь завтрашний день распланировали, гладко так у нас получилось! Сначала в деревне одно дельце, потом на кладбище. Потом к маме моей заскочим на чай и обратно в город, по домам, к семьям. Конечно, обойдемся без водки, взрослые же люди! И так все сделаем, без допинга. По голосу слышу, как он втихаря радуется. Чему? Думаю, поводу бросить дела хоть на денек и повидаться. Гонки свои повседневные заменить мечтами и воспоминаниями. С мамой моей поговорить, его-то мама умерла. И старший брат тоже.
Утром я выезжаю затемно. Еду к нему. Он встречает меня во дворе налегке, с одним лишь бумажным рулоном в руке, запрыгивает в машину, и мы разворачиваемся.
– Курим? – спрашивает.
Я вздыхаю и отвечаю:
– Давай!
Я все время бросаю курить. У меня никогда нет курева. Беру у него. Курим на ходу. Молчим пока. Думаем об одном. О том, что вместе мы сильнее, чем по отдельности. От этого острее становится ощущение жизни. Растет чувство тайного счастья, всегда живущее внутри. Некоторые огорчения только оттеняют его. Страх, стыд, болячки, накопленные за много лет, всё, что обычно раздражает, сейчас вылетает в утреннюю тьму вместе с дымом. Чтобы снова явиться с вечерней темнотой и усталостью, но это будет ночью. Утренняя темнота наполнена надеждой, она отличается от вечерней, как чердак от подпола. Она ярче и больше. Темное утро станет днем, а темный вечер и так уже ночь.
Останавливаю у ларька, покупаю воду и пачку сигарет, чтобы не стрелять у него. Пакетик конфет – положить на могилы. Идет дождь с редкими крупинками снега, я резко жму на газ и стартую с пробуксовкой. Дорога скользкая, ее почти не видно. Я разгоняю все быстрее, чтоб на повороте пустить машину юзом и чуть-чуть схватить адреналина. Выскочить на пик эйфории. Ванька молчит, он спокоен, как индеец. Этими дешевыми трюками его не проймешь. Я сдерживаю дурь и сбрасываю газ:
– Как хочешь жить лет через двадцать, братан?
– Спокойно.
– Как это?
– Ты и сам знаешь. Не искать денег, кайфа тоже не искать. Меньше зависеть.
– Самому решать?
– Насколько возможно.
– Не думать о том, что о тебе скажут…
– Нет. Мне это и теперь неважно.
– Просто стареть?
– Не просто. Смотреть, что вокруг творится…
– Вот именно творится, а не происходит! Это ж божий промысел, чувак. И самому что-нибудь творить…
– Да мы в основном только вытворяем, как ты, например, сейчас. Если все будут творить, что получится?
– Не знаю. Молитву бы творить научиться, и хватит с нас.
– Я ни одной не могу запомнить.
– Да чё там запоминать, два слова всего. Господи, помилуй.
Ванька вяло отмахнулся:
– Брось ты, братан… Разве так молятся?
Едем молча. Теперь думаем о своем. Мы с женой вчера убирали квартиру, она вытирала пыль, а я ей и говорю: «Протри, пожалуйста, на полке с исусиками». Она иронично так улыбнулась, мол, наставил икон, а сам богохульничаешь. А я слишком серьезно верить не могу. Простоты, что ли, не хватает. Все стараюсь головой, а может, сердцем надо? Только где оно, это сердце, одна межреберная невралгия от кирпичей на работе. Может, надо сразу всем? И головой, и сердцем, и животом заодно, чтоб страх божий был? Стерпеть надо?..
Был у меня такой случай. Строил я печь на Соловках. Не в самом монастыре, а в поселке, за стенами. У одного монастырского работника. Нужна была мне глина. Рано утром собрал я пустые ведра из-под раствора, составил их друг в друга в один тубус, взвалил на плечо и пошел к Никольским воротам. Потому как глина хорошая здесь только у монахов. А еще потому, что у меня тут друг послушником, Андрей, он-то и договорился насчет глины. Иду я по камушкам дороги, на море поглядываю. Что-то там себе мыслю. Служба утренняя только что закончилась, колокола отзвонили. Он, звон, еще в воздухе плывет. Народу на дороге никого. Не помню даже, о чем я в голове гонял тогда. Может, о том, что друг мой скоро постриг примет. Или, может, вспоминал, как в прошлый мой приезд привел нас отец Дамиан к Филипповой пустыни. Показал поклонный крест, остатки часовенки, где археологи раскопки ведут, и вдруг спокойно так говорит, глядя мне прямо в глаза: «Вот здесь нашему святителю Филиппу явился Иисус». Я оторопел. Что и сказать-то, не знаю. Сколько мыслей пронеслось в голове, не сосчитать. Помню только, удивился я такой вере, потом испугался, что подшучивает надо мной отче. Ждет, как я отреагирую. А друг и брат мой Андрей в это время обошел яму с раскопками, спрыгнул вниз, на древний фундамент, поднатужился и оторвал от кладки большущий монастырский кирпич. «Смотри, – говорит, – братан, из чего люди раньше строили! Не то что мы теперь». Отвлекся от меня отец Дамиан и говорит ему: «Это ты, Андрюха, опрометчиво поступил». Тот смутился немного и обратно в кладку камень воткнул… Так вот, иду я по брусчатке, кубатурю в голове обо всем об этом, а мне навстречу выезжает из-за монастыря «скорая помощь». Старенькая такая «буханочка». Вижу – один только водитель в машине. Я быстренько на другую сторону дороги перешел, чтоб он меня колесами из лужи не обрызгал, а тот из окошка чуть ли не по пояс высунулся и давай меня на весь остров материть: «Ты чё, блядина, через дорогу с пустыми ведрами!!! Ё!!! Моё!!! Чтоб тебе!.. Чтоб у тебя!..» Я опешил на секунду, а он дальше погромыхал на своем тазу с гайками. Стою я и мечтаю, догнать, что ли, гада, вытащить из кабины через окно и повозить мордой по булыжникам? Эх, был бы сейчас у меня на плече другой тубус, не эти ведра ржавые, а РПГ-7 или еще лучше «Шмель»… Потом выдохнул воздух, думаю, хрен с ним, все же святое место, утрусь, пойду дальше. Прихожу в печной склад, Андрюха меня уже встречает и спрашивает: «Что ты такой смурной?» Я ему всю эту историю рассказываю, он послушал, подумал чуток и говорит: «Надо было его догнать и приложить пару раз челом об мостовую. Ладно, махни рукой, тут таких бесов полный остров».
– …Чё молчишь? – спрашивает Ванька.
– Да так, вспомнил… – отвечаю.
– Надо по дороге на хутор заскочить, – продолжает он.
– Чё ты там забыл?
– Церковь старую хочу сфоткать.
– Нафига?
– Так. Может, найдем добрых спонсоров, дадут денег, мы ее отремонтируем.
– ?..
– Потом Андрюху из монастыря сюда привезем, будет тут приходом рулить.
– Оно ему надо, ты спрашивал?
Ванька усмехнулся:
– Спрашивал. Он говорит, соблазн это. Смерти моей, говорит, хотите? Или анафемы? Я же тут с вами сопьюсь. Мне с острова нельзя. Ты же знаешь, он как отчебучит… Заунывным своим голосом, а я ржу, не могу!..
