Спасибо за то, что ты была. Спасибо за все, что дала мне, чему научила.
Я в неоплатном долгу перед тобой, и смогу вернуть его только став такой же бабушкой, какой была ты.
Глава первая. Кузя
– И вот в эту-то пал-л-леоз-з-зойс-скую эр-р-ру и появились мол-л-лю-у-уски-и-и…
Голос учительницы естествознания был противным и скрипучим, каждый звук она выговаривала будто утраивая, видимо, надеясь хоть так донести до нерадивых гимназисток негаснущий свет знаний. Машка откровенно скучала: дерущиеся за окном воробьи были куда интереснее.
– Кузьмина, встаньте!
Она испуганно подскочила, оторванная от созерцания.
– Будете стоять до конца урока! – рявкнула менторша.
– Да, – обреченно кивнула преступница.
– Опять Кузю наказали, – захихикали девочки.
Машка, или, как ее называли в классе, Кузя, учиться не любила.
Дома находиться тоже было истинным наказанием. А вот дорога из гимназии домой – это да! В мире и стране наступали грандиозные перемены, и на жизни сибирского городка это тоже сказывалось. Десятилетняя девочка была еще не в состоянии оценить вселенских масштабов катастрофы, серьезности чудовищной ломки всего общественного уклада, ей просто были интересны новые вывески: «Общество „Безбожникъ“», «Императорское Человеколюбивое общество», появившиеся во множестве представители обществ этих самых, собирающие пожертвования «на нужды войны». Накануне Пасхи Кузя и ее задушевная подруга Анечка Белкина тоже пожертвовали какую-никакую копеечку: уж больно развеселил их призыв «Солдатам в окопы на красное яичко!». Правда, за неуместное, по мнению гимназического начальства, веселье барышни снова были наказаны.
И никогда раньше она не видела такого количества солдат – ни своих, ни чужеземных, часто военнопленных.
Бабушка солдат не любит и боится. У них во флигеле живут двое – из расквартированного полка. Когда они напиваются, рвутся в дом – поговорить по душам очень хочется. А дома внучки – девочки-подростки. Вот Петро – мордастый хлопец – и просится:
– Евдокия Матвеевна, дай на внучек твоих хоть поглядеть, своих деток вспомнить, соскучился – спасу нет!
– Иди, Петя, иди спать, сынок, утром увидишь! Нечего тебе там делать!
Огорченный Петро неохотно уходит, а бабушка облегченно крестится.
Евдокия происходила из купеческого сословия. Отец ее, приписанный ко второй гильдии, человек добрейший и чрезвычайно доверчивый, разорился по причине именно этих душевных качеств, но выучить детей в приличных гимназиях успел. Потому, хоть и работала Дуня на железнодорожной станции обычной телеграфисткой, была женщиной грамотной и достаточно образованной. Замуж она вышла тоже за железнодорожника, а потом и сын, Василий, покладистостью и добротой уродившийся в деда, пополнил династию, стал машинистом. Чудо что за парень! И собой хорош, и умен, и воспитан, и на все руки мастер, по дому помочь попросишь – никогда не откажет. Родители уж и невесту ему присмотрели, соседскую девушку, ладную да скромную. Вот тут-то покладистый Васенька вдруг заартачился: мол, всем хороша невеста ваша, да душа не лежит у меня к ней. На вопрос, к кому же лежит, только улыбнулся, туманно как-то, нездешне… А через месяц сошел с поезда с прелестной барышней – светловолосой, кудрявой, голубоглазой, в изящной шляпке и модном платье, нежно поправил ей шарфик и повел знакомить с родителями.
– Мама, папа, это Тоня, моя невеста, она из Харькова.
– Антонина! – кокетливо, но твердо поправила девушка и скользнула оценивающим взглядом по будущим свекрам.
– Ну что ж, Тоня, милости просим! – улыбнулась Евдокия. – У нас тут по-простому.
– Ан-то-ни-на! – с нажимом и по слогам произнесла сыновья избранница.
– Ах, Антонииинааа! – иронично протянул отец. – Ну, Антонина так Антонина, имя красивое… Не из дворян ли будете, барышня? – не сдержался все же!
– Из мещан! – девушка вспыхнула и заносчиво вздернула подбородок.
– Ну, раз такое дело, пойдемте!
Мать тихо вздохнула, посмотрела на насупившегося мужа, и они пошли к дому.
– Коля, ну что? Как тебе невестка? – робко спросила она поздно вечером, уже перед сном.
– Невестка… финтифлюшка она! Намучается с ней наш Вася, вот увидишь! – Николай Андреевич в сердцах махнул рукой и отвернулся к стене.
Антонина оказалась особой вздорной и эгоистичной, но Василий был так влюблен, что весь необъятный букет ее недостатков казался ему чудесным соцветием сплошных достоинств и неординарности.
Рождение старшей дочери, Верочки, поначалу вроде как направило легкомысленную молодушку на путь истинный, она истово предалась родительским обязанностям. Инстинкта хватило ненадолго, и, не успели Кузьмины облегченно вздохнуть, девочка была передана свекрам. Правда, так и осталась материной любимицей.
Елена и Мария, последовавшие за старшей сестрой, такого бурного всплеска материнских чувств уже не вызвали, а на то, чтобы дать имя младшей, четвертой наследнице, у Антонины и фантазии не хватило.
– Тонечка, а может, в твою честь – Антониной? – робко предложил Василий.
– Ну давай, – равнодушно пожала плечами жена. – Но запомни: эта – последняя!
– Последняя, конечно, последняя, – торопливо согласился он.
– И Ниной называть будем! – нахмурилась роженица. – Чтобы нас не путали.
Равнодушие матери к дочерям полностью компенсировали отец и его родители. Мужчины девочек баловали, а бабушка воспитывала, учила домоводству, чтению. Вот уж где был подлинный педагогический талант! Стоя у печи, она помешивала кашу и читала нараспев:
У купца у СемипаловаЖивут люди не говеючи,Льют на кашу масло постноеСловно воду, не жалеючи.В праздник – жирная баранина,Пар над щами тучей носится,В пол-обеда распояшутся —Вон из тела душа просится!
Внучки-малоежки под это чтение исходили слюной, аппетит просыпался и разгуливался. А после обеда возникало желание самим познакомиться с творчеством Некрасова (Пушкина, Лермонтова и многих-многих из тех, чьи стихи Евдокия Матвеевна знала наизусть – в прежних гимназиях умели учить!).
Сказка на ночь была обязательным ритуалом. Девочки затихали, каждая в своей кровати, а бабушка садилась возле одной из них и тихо, но очень выразительно, в лицах, начинала свое повествование.
– И отправилась дочь купеческая за своим суженым далеко-далеко, на самый край света…
