Успех этой удачной вылазки ободрил турок, а осаждавших заставил усилить меры предосторожности. 18 августа один батальон Бугского егерского корпуса был переведен с правого крыла на левый ближе к Очакову; «ибо егерям, как всякую ночь на караул ходят к поделанным под (Знаковым батареям, гораздо удобнее здесь стоять вместе с пехотными полками, ради всяких, могущих со стороны неприятельской воспоследовать покушений на наш лагерь». Как выяснилось в тот же самый день, опасения русского командования оправдались. «После обеда в первом часу услышана была вдруг пушечная пальба с великим жаром, — рассказывает Цебриков. — Всяк думал, что лежащий на якоре около Березани турецкий флот пробирается к Очакову и что палят с наших по-на-берегу оставленных пушек и мортир, ибо по ясности погоды и по чистоте воздуха пушечный звук казался весьма близким. Почему пустился всяк к берегу бежать; но ошибку свою приметили, увидя, что огонь производился с наших батарей и с крепости Очаковской. Я пошел к первой нашей батарее, отстоящей от города на полторы версты. Сия батарея тогда молчала, и я на нее взошел, так как и другие, дабы посмотреть на шедших наших егеров против выбежавших из города турков со многими красными и белыми знаменами, и между тем, как рассказывал нам канонир, „что трепалка сия произошла от того, что турки, засевшие в буераках, начали из ружей и пистолетов стрелять по нашим егерам, которые на берегу мыли и сушили свои рубашки, подле набережной нашей батареи…“; турки же непрестанно посылали к нам ядра, а иногда и бомбы. Наконец и они утихли, дав время действовать одним ружьям да пистолетам обеих сторон. С наших же поближе к городу поставленных батарей продолжался огонь, не преставая, до полвины седьмого вечера. От частого с ближних наших батарей бросания бомб зажжено в городе было в четырех местах; усилившийся там огонь заставил молчать все турецкие батареи; но с наших палить не преставали. В семь часов все утихло: ранено с нашей стороны около 100 егеров, да побито с 30. Капитан один совсем срублен, да два офицера ранены»21. Свидетелем происшедшего был и принц де Линь, описавший все им увиденное в письме приятелю: «29 числа (де Линь приводит даты по новому стилю. — Л. И.) турки, числом не более 40 человек, разъезжая по морю, приставали к берегам и производили ружейную пальбу по батарее, на которой принц Ангальт сменил генерала Кутузова, того самого, который в последнюю войну был ранен оружейным выстрелом сквозь голову и по особенному щастию остался жив. Этот генерал вчера опять получил рану в голову, и если не нынче, то верно завтра умрет. Я ходил смотреть начало вылазки осажденных из амбразуры, и только что он выступил к ним навстречу, то упал от бессилия. Егери хотели отомстить за раненого своего генерала, и, не ожидая повелений принца Ангальта, пришедшего туда, все бросились вдруг, чтоб прогнать сие малочисленное ополчение, на помощь которому немедленно подоспело более трехсот воинов Гассан-паши. Принц Ангальт, потерявши почти всех офицеров, защищал свою батарею, которую турки начали уже осаждать, и после весьма упорного сопротивления с обеих сторон он заставил их ретироваться. Неприятель удалился: с нашей стороны ранен генерал-майор, полковник, подполковник, майор, три капитана, из которых один, племянник бедного генерала Кутузова, был изрублен в куски»22. «Обстоятельства того ранения, — писал Ю. Н. Гуляев, — рассказал находившийся при русской армии принц де Линь, оказавшийся 18 августа рядом с Кутузовым. Когда турки приблизились к ретрашементу, где находились Кутузов и де Линь, на 700 сажен, де Линь подозвал Кутузова к амбразуре, чтобы лучше обозревать неприятеля. В это момент, как утверждает де Линь, ружейная пуля поразила Кутузова в щеку близ того самого места, в которое он был ранен в 1774 году. Кутузов схватился руками за голову и сказал де Линю: „Что тебя заставило подозвать меня к этому самому месту в сию минуту?“»23. Сам де Линь об этом не упоминал; следовательно, эти подробности сохранились в семейных преданиях, которые первые биографы полководца узнали от его родственников. Очевидно, произошло следующее: сменившиеся после ночного караула егеря стирали и сушили белье на берегу, когда на них напали турки, незаметно подобравшиеся к берегу на лодках и «засевшие в буераках». Тот, кто сменил егерей, не слишком внимательно следил за происходящим, дав возможность туркам причалить в камышах. Заслышав выстрелы, Кутузов бросился спасать своих подчиненных; конечно же он не мог забыть, чем закончилась недавняя вылазка неприятеля против войск Суворова. Судя по всему, пуля поразила его не в тот момент, когда он обозревал неприятеля из амбразуры, а несколько позже; де Линь пишет, что Кутузов получил рану, выступив навстречу турецким войскам. Действительно, егеря, вознамерившиеся отомстить за своего генерала, должны были видеть его в момент ранения. Либо, сознавая опасность ситуации, он, раненый, действительно вышел из ретраншемента и продолжал некоторое время отдавать распоряжения, пока «не упал от бессилия». Ю. Н. Гуляев, вслед за Ф. Синельниковым, полагал, что и на этот раз пуля прошла «из виска в висок позади обоих глаз»24, а не через щеку и затылок, как утверждали некоторые авторы25. Но в записке хирурга Массо о состоянии здоровья Михаила Илларионовича, приложенной к письму Г. А. Потёмкина Екатерине II, прямо сказано: «Его превосходительство господин генерал-майор Кутузов был ранен мушкетной пулей — от левой щеки до задней части шеи. Часть внутреннего угла челюсти снесена. Соседство существенно важных для жизни с пораженными частями делало состояние сего генерала весьма сомнительным Оно стало считаться вне опасности лишь на 7-й день и продолжает улучшаться»26. Как и в случае первого своего ранения, Кутузов должен был находиться близко к неприятелю; видный мужчина с яркой внешностью, в офицерском мундире и с громким голосом, он, бесспорно, привлекал внимание и был, что называется, хорошей мишенью, отдавая распоряжения в первой линии. Но, как говорили в те времена, «смелым Бог владеет». В том, что Кутузов находился поблизости от неприятельского стрелка, пославшего ему смерть, заключалось и его спасение: пуля, пущенная с расстояния менее 300 шагов, обладала значительной скоростью, чтобы пройти навылет, не застряв в ране. В противном случае песня нашего героя была бы спета уже после первого ранения.
Рассказы Цебрикова и де Линя об очередной вылазке турок в основном совпадают с рапортом Г. А. Потёмкина Екатерине II от 22 августа 1788 года. Сопоставив три документа, мы можем пролить свет на печальное для Кутузова обстоятельство помимо ранения: в этой же схватке он лишился своего племянника. Как мы помним, записи в Дневнике Цебрикова закончились фразой: «Капитан один совсем срублен…» Де Линь позволяет внести уточнения в повествование Цебрикова: «племянник бедного генерала Кутузова был изрублен в куски». Наконец, благодаря рапорту Потёмкина, мы можем окончательно увериться в достоверности этих сведений и установить фамилию погибшего племянника генерала: «С нашей стороны урон состоит в убитых двух капитанах, Ушакове и Зубатове…»27 Старшая сестра Кутузова, Анна Илларионовна, в замужестве Ушакова, — мать погибшего офицера. Так, на 43-м году жизни в чине генерала Михаил Илларионович в первый, но не в последний раз столкнулся с трагедией, когда рядом с ним погиб его ближайший родственник, который наверняка был вверен его попечениям с надеждой, что в воинском ремесле существуют менее опасные места. Всего одна деталь, один штрих биографии, который не привлекал внимания историков, позволяет нам представить душевное состояние Кутузова, страдания которого не исчерпывались полученной им раной. Ему нужно было думать, как сообщить сестре об утрате.
