Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
В большую перемену детей кормили завтраком. Мы рассаживались вдоль длиннущего стола, протяженностью во весь коридор, и школьная сторожиха, обходя нас с кастрюлей, каждому в его чашку вливала картофельную похлебку. Приправленная льняным маслом она была удивительно вкусна. Никогда позже мне не удавалось сварить такой похлебки. Может быть, имело значение и то, из какой картошки она была сварена? Уральская картошка белая, рассыпчатая уже сама по себе объедение, а тут еще приправленная луком, маслом и капустным рассолом. Завтраки были бесплатными. Школьники сами выращивали картошку, капусту и лук на пришкольном участке. И участок этот не походил на те ухоженные грядки, которые имеются теперь при школах, как обязательное приложение к урокам естествознания. Нет, участком нашей школы было поле, где высаживались не только картошка и капуста, но высеивался и лен, из семян которого потом давили масло. И поле это было не где-то за тридевять земель, а простиралось от самой школьной ограды. Участок вспахивался родителями школьников, но сажалась, окучивалась и копалась картошка самими детьми. Это были веселые уроки труда, навыки к которому прививались и дома.
Занятия в школе начинались в 9 часов утра и в 2 часа заканчивались. Каждое утро в половине девятого у ворот нашего дома останавливал свою лошаденку старик Прокопьич, с которым была договоренность о помесячной оплате. Лошаденка соответственно временам года была запряжена то в коробок, то в сани. Прокопьичу уже несколько лет было «сто лет». Крепкий, как гриб боровичок, он сохранил хорошее зрение и все до одного зубы. Дочь, 70-летняя старуха, у которой он жил, жаловалась маме, что она слышать не может, как отец хрумкает сухари: «Аж, у самой зубы ломит!». Прокопьич был очень аккуратен, не помню случая, чтобы он подвел маму и не доставил ее в школу к урокам. Зато мы должны были быть совершенно готовы к моменту, когда он подаст лошадь. Если я или сестра замешкивались, он не ждал и трогал лошадь, а мы вынуждены были бежать следом, догонять, а то и вовсе пешком приходить в школу, на своих двоих, как говорится. Тут уж и мама бывала безжалостна. Считалось, что она не имеет права даже на минутное опоздание. Кончаются уроки, выглянешь в окно, а Прокопьич со своей лошадкой уже стоит у дверей школы.
Мама была прекрасной учительницей, ее хвалили на всех учительских собраниях, прикрепляли к ней молодых для заимствования опыта, а при выходе на пенсию наградили таким адресом, что, читая его, нельзя было не прослезиться. Да, мама была героиня, такой она представляется мне и теперь. Родить двенадцать детей и ни года не пропустить из многих лет, отданных школе, разве это не геройство? Заботы по дому, о подрастающих детях, о муже, постоянно охваченном какой-нибудь идеей, сотни проверенных тетрадей, бессонные ночи возле постели больного ребенка. Сколько же требовалось на это и душевных и физических сил? и где, казалось, взять их этой высокой, хрупкой на вид женщине? Но неизменно каждое утро мама появлялась перед своим классом строгая, подтянутая, требовательная и…справедливая. Она любила своих учеников, любила свое дело, может быть, поэтому вопрос о дисциплине в классе никогда не стоял перед нею. Позднее, когда мама работала уже в восьмилетней школе, где полагался по штату и завуч, так тот, встревоженный тишиной, царящей в классе, приоткрывал дверь и заглядывал в класс. Нет, все в порядке, все увлеченно работают. Нередко маме передавали отстающие классы, и мама выправляла их. Ее ученики писали грамотно. Как она добивалась этого? Своим упорством, терпением, и этого же требовала от учеников. Не дай Бог, сделать в диктанте ошибку, мама не подчеркивала ее, дабы не закрепилась эта ошибка в зрительной памяти ученика, а тут же в тетради сама правильно напишет это слово. И заставит 10, 20, а то и 30 раз переписать его, чтобы потом, привыкнув, рука уже автоматически правильно выводила это слово. Большое значение она придавала и классному чтению вслух. Не терпела невнятного бормотания, требовала, чтобы каждое слово ученик произносил ясно, отчетливо, справедливо полагая, что неряшливая речь ведет и к неряшливому, безграмотному письму. Во время диктанта и сама старалась произносить слова четко, чтобы ученик не делал лишних ошибок, тогда как другие учителя, стараясь проверить грамотность учащихся, диктуют нарочно невнятно и тем самым, того не желая, сеют неграмотность. Запомнились мне мамины уроки еще и тем, что она умела разнообразить их. Так, в III классе она раздавала ученикам карточки с образцами неразборчивого почерка, и мы должны были расшифровать написанное, что и делали с превеликим удовольствием. Бьешься, бьешься, бывало, над каракулями, и звонок на перемену воспринимаешь как досадную помеху. Как я теперь понимаю, на карточках были факсимиле – точное воспроизведение (печатное) документа или рукописи какого-нибудь писателя, почерк которого был особенно неразборчив. Да, были, оказывается и такие учебные пособия в земской школе, как набор карточек с факсимиле. На уроках же письма мы знакомились с тем, как следует писать прошения, заявления, почтовые адреса.
Только однажды на уроке чтения мама оказалась не на высоте. Разбирали стихотворение, заданное на дом. Ученик, вызванный мамой, уверенно начал:
– Белка, клюнь на лбу морщины…
Мама не выдержала, засмеялась, а вслед за нею и мы, весь класс.
– Ваня! Ты неправильно читаешь. Надо: бел как лунь. Ты знаешь, что такое лунь?
– Нет.
– Это месяц, когда он только-только появляется на небе, он белый, серебристый. Вот и старик белый, седой…
Дома, когда мама, смеясь, рассказала отцу об эпизоде: «Белка клюнь на лбу морщины», отец тоже расхохотался, а потом, посерьезнев, выдал:
– А ведь ты, Анюта, неправильно растолковала детям слово «лунь». И совсем это не месяц, а птица из породы хищных.
– Какой ужас! Как же мне теперь быть?
– Войдешь и скажешь ученикам, что ты ошиблась.
Отец уже снова смеялся, видя непритворное огорчение мамы.
На следующий день на уроке чтения мама сказала:
– Дети! Слово «лунь», оказывается, имеет еще одно толкование. Лунь – это хищная птица, похожая на сову, чтобы вы это лучше запомнили, я принесла картинку.
И мама повесила на доску изображение совы.
– Не правда ли, серовато-белое оперение луня похоже на седину? Вот почему поэт и написал: бел как лунь.
Надо отметить, что мама хорошо вышла из затруднительного положения. Дав правильное толкование слова «лунь», она, тем не менее, сохранила право на собственное представление о нем. И это мамино представление мне больше нравилось, оно было поэтичнее. А серо-белая птица с круглыми глазами совсем не казалась похожей на седого старика.
В четвертом классе у нас была уже другая учительница – Надежда Петровна, маленькая, бледная, с квадратным лицом и тяжелым узлом волос на затылке. Этот тяжелый узел оттягивал ее голову назад, отчего ее лицо казалось надменным и злым. Мы не любили ее и боялись, так как за малейшую провинность она ставила к доске, а то и выгоняла из класса. Но однажды она поразила нас до онемения, может быть, потому и запомнилась. Рассказывая на уроке естествознания о строении полости рта, количестве зубов, она вдруг, каким-то неуловимым движением вынула изо рта свои зубы и протянула их классу, чтобы мы лучше их рассмотрели. Мы сидели, открыв рты, выпучив глаза, еще никогда нам не приходилось видеть, чтобы человек единым махом, запросто вынул изо рта свои зубы. Ведь мы не слыхивали еще никогда об искусственных зубах. Руки некоторых учеников (в том числе и я) непроизвольно потянулись к своим зубам пощупать, нельзя ли их выдернуть с такой же легкостью? Вот было смеху потом в учительской, когда Надежда Петровна рассказала, как она напугала своих учеников.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
