Символы Советской России уже стали ностальгией, а символы новой России – успех и богатство – всё ещё являются недостижимыми для большинства россиян. И несамобытными в глазах сытых иностранцев, так как позаимствованы они были у того же Запада. Вот и вышла на арену старая новая матрёшка. Не участвовал в её производстве после Перестройки разве что ленивый. Эта румяная Матрёна с именем от латинского mater, означающего мать многочисленного семейства, возможность создать которое для многих современных россиянок стало непозволительной роскошью, с дородной фигурой в виде груши на фоне поджарых и бледных фотомоделей, всегда приветливая и яркая, стала производиться в огромных количествах, пользуясь таким же огромным спросом у иностранцев. Появился и новый вид матрёшки с царями или президентами в чёрно-коричневой гамме мужских костюмов и при постных лицах. Но иностранцы обожают именно матрёшек «старой формации» в образе румяных стопроцентных баб, которые могут и обедом накормить, и развлечь игрой на балалайке или гармошке, и кур с гусями выпасти, и детей нарожать. Для цивилизации западных бизнесвумен такой символ является даже более экзотичным, чем театр Кабуки.
Но это было так, баловство. Основные заказы у Феликса Георгиевича были совсем иными. С заказами к нему приезжали аж из Сибири: кому – гроб с инкрустацией, а кому – с геометрической или рельефной резьбой по всей поверхности. Одному состоятельному покойнику он, по просьбе безутешной вдовы, вырезал крышку гроба в виде сфинкса с Египетского моста. И покрыл её лаком со столетней гарантией, каким рояли покрывают. Такие чувствительные до красоты усопшие были не редкостью. Но если его о чём-то просила сестра, он все дела откладывал и бросался выполнять её просьбу.
Вот она и решила подключить его к делу создания площадки и забора для детского сада. Но насчёт доставки поваленных вдоль железнодорожного полотна деревьев никак было не обойтись без вмешательства Его сиятельства Авторитета.
* * *
Авторитет пришёл домой в меру рассерженным, как и подобает занятому серьёзным делом мужчине. И тут же спинным мозгом почувствовал, что жена хочет его о чём-то попросить, отчего ещё больше впал в какое-то смутное раздражение. Ему ни то, чтобы жалко было что-то сделать для неё, а совсем наоборот. Но раздражало, что просит она всё какую-то ерунду! То в школе крыша протекает, то у бывшей одноклассницы какая-то пьянь мотоблок из сарая свистнула. То у восьмидесятилетней соседки за разрешение на похороны умершей девяностолетней сестры на районном кладбище в погребальной конторе некто требует кругленькую сумму, равную ста пенсиям бедной старушки. И вот он, Авторитет местного значения, должен этим заниматься! Директору школы денег на ремонт дал. Пьянчуга мотоблок сам вернул, как узнал, КОМУ на него «капнули». Да ещё вскопал огород той однокласснице в качестве возмещения морального ущерба, а то мало ли что. Кладбищенского хапугу два часа продержали под неподъёмной каменной плитой в старинном склепе, после чего он стал настолько покладистым, что не только отказался от вымогательства, но даже согласился из своего кармана оплатить очень хороший гроб для покойницы.
Не дела, а игры на сообразительность для средней группы детсада! Так, стоп: детсад, детсад… Где-то он сегодня уже что-то связанное с детским садом то ли видел, то ли слышал. Ах, да! Варвара-краса, заведующая сим важным учреждением, попалась ему у поворота в свой переулок. Не иначе, жена сейчас чего-нибудь для своего любимого детского сада попросит. Проверим свою дедукцию.
Но жена накормила его и стала ждать, когда он впадёт в то счастливое состояние, в какое мужчина впадает после трудового дня, если его вкусно накормить и оставить на некоторое время в покое. Как тесто после замеса ставят на брожение. Даже пледом укрыла для ускорения процесса, когда он уселся в своё любимое кресло. Всё точно рассчитала: сейчас его разум задремлет, выпадет из суеты происходящих в социуме процессов, и станет Авторитет добрым-предобрым, так что проси у него, чего хошь…
«Ну, бабы! – следил за женой из-под прикрытых век Авторитет. – Всё повернут так, как им надо, что и не заметишь. Ведь попросила бы хоть раз что-нибудь для себя, так нет: всё для людей, для людей, гуманистка неисправимая. Упорно создаёт обо мне миф, как о защитнике бедного класса. Вот так и возникают мифы о благородных разбойниках… Другие жёны из своих дураков драгоценности выколачивают, а твоя из тебя – шифер для чьей-то чужой крыши. О-хо-хо… Вот Арнольд Тимофеич на днях плакался в жилетку, как его молодая супруга удрапала с молодым лосем и унесла цацок на десять тысяч у.е., а теперь он, стало быть, гол как сокол, так что и взять с него нечего. Уж с кого, с кого, а с него всегда было, что взять».
Авторитета иногда посещало лёгкое негодование, что он не заметил и не проконтролировал тот момент, когда превратился в исполнителя пусть и самых нехитрых желаний земляков. Шли к нему со всякой фигнёй! И он, такой матёрый бандит, почему-то не мог раз и навсегда их от этого занятия отвадить. Надо отдать ему должное, он пробовал и даже очень решительно, но – идут и идут к нему, хоть ты режь их всех подряд! Боятся, а идут! К нему. К криминальному авторитету. Потому что он хоть и криминальный, но всё же авторитет. И пусть криминальный, но зато – Авторитет. Как бы он им стал без этой криминальности-то, а? Он может сдвинуть любое дело с мёртвой точки, в отличие от всех этих мэринов из мэрии, поэтому каждый простой житель города понимает, что в каких-то особо щепетильных вопросах лучше обратиться всё-таки к нему.
И вот засылают к нему гонца. Выбирают кого-нибудь самого смелого. Как в пещеру к Минотавру. Он даже слышит, как у этого «самого смелого» коленки дрожат и зубы стучат от страха. Но идут, чёрт их дери! А куда же им деваться? Местной власти они давно опостылели, районной и нафиг не нужны, а власти государственной и вовсе никогда не были интересны. Да и знают ли там вообще, что они где-то есть со своими скромными насущными потребностями и даже – мечтами?
Он знал, что достаточно ему кашлянуть или злобно улыбнуться своей фирменной улыбкой удава, и «самый смелый» гонец упадёт кверху лапками: только не убивайте. Он иногда так забавлялся, когда совсем скучно становилось. Но за рамки никогда не выходил, хватал за шкирку окоченевшего от ужаса визитёра, когда тот уже собирался дать стрекача, сажал напротив себя и с мудро-усталым выражением перетрудившегося государственного деятеля душевно спрашивал:
– Чего там у вас опять-то стряслось?
– Касантин Колаич, а на комбинате опять зарплату не выдают, а? Как бы узнать бы, надолго ль этот ступор? За позапрошлый год выдали, благодаря Вашему участию, а вот за прошлый…
– Так надо, – строго отвечал он, если задержка денег на комбинате заранее была с ним согласована, и он имел от этой сделки свой навар.
– А, ну если так надо, то простите ради бога, – и пятились задом, всплеснув руками, что потревожили по незнанию занятого человека. – Простите ещё раз за беспокойство. Ох, спасибочки, дай Вам бог здоровьичка…
Спешно выходили со двора и уже за воротами себя ощупывали, не веря такому исходу: «Господи, никак живы остались».
И никто больше по поводу невыплаченных зарплат не вякал. Так и говорили: «Сам Авторитет сказал, что так надо. – А-а, ну тогда другое дело! Если САМ сказал, что так надо, значит… так оно и надо».
