I
Степь, ровная, белая от недавно выпавшего первого снега, широко раскинулась по обеим берегам по-осеннему темного, тяжело уносящего леденистые свои воды на северо-восток Онона. На севере и западе далекими преградами вставали черные горы, на юг и восток степь чистым безлесным простором уходила в сторону Керулена, теряясь из вида за неприметными под снегом пологими сопками.
На низком правом берегу Онона, заметно расширившегося после слияния его справа с Хурхом и Баяном, и слева многими речушками и ручейками, раскинулся большой курень тайчиутов – зимняя ставка Таргудая Хирэлтэга. Дни стояли пока еще теплые, безветренные, и обширный курень в тысячу с лишним юрт бурлил в своем многолюдстве, в гомоне голосов, собачьего лая и конского ржания. Взрослые суетились в повседневных заботах, покрикивали на детей и рабов, спеша управиться с осенними работами до начала больших буранов, когда небо потемнеет, снега закрутит и в кромешном вихре нельзя будет высунуться из теплых юрт.
Тэмуджин, обеими руками придерживая березовую кангу[12]на шее, устало брел за старой бычьей арбой. Давно немазаные деревянные колеса телеги скрипели глухо и отрывисто, казалось, будто кто-то неумелой рукой водит смычком по натянутым струнам хура. Этот скрип тяжело отдавался в ушах у Тэмуджина, нагонял тоску в его изболевшуюся, придавленную невидимым страхом и тревогой душу, но уйти от него было невозможно: он теперь не волен был выбирать себе дорогу…
Дорога шла от куреня к недалекому берегу и навстречу то и дело попадались женщины с наполненными бурдюками в руках. Приблизившись, одни испуганно отводили глаза, спешили уступить дорогу, другие с любопытством оглядывали его, и Тэмуджин, пройдя мимо, спиной чувствовал их долгие пристальные взгляды.
Для большинства жителей тайчиутского куреня он был полусумасшедший братоубийца, человек, совершивший ужаснейший из грехов, достойный наказания и даже смерти. Об этом, как знал Тэмуджин от других рабов, хорошо постарался Таргудай: приближенные его не уставали твердить людям о нем, как о злобном выродке, подверженном волчьему бешенству. Но люди, как оказалось, не все верили их словам – видно, неплохо знали своего нойона: уже несколько раз незнакомые люди украдкой совали Тэмуджину куски вареного мяса и горсти хурута, поддерживали его голодную жизнь.
Арба тяжело спустилась к темной воде, заледеневшей по берегу и, тонко скрипнув напоследок, остановилась. Из-за головы быка вышел тощий невзрачный подросток его лет и стал торопливо сбрасывать с арбы бурдюки, которые они должны были наполнить водой и увезти в айл Хурэл-нойона, племянника Таргудая. Подросток спешил, опасливо оглядывался в сторону куреня – было видно, что дорожит доверенной работой и боится промедлить, вызвать гнев хозяев.
Тэмуджин устало присел у заледеневшего берега на корточки, глядя на ровную гладь холодной, неутомимо и неспешно уплывающей воды и отчетливо ощущал в себе, как от вида текущей реки успокаивается тревожная его душа.
– Надо побыстрее набирать воду и доставить в айл! – тонко вскрикнул подросток, требовательно взглянув на него.
Этот маленький раб был приставлен к нему с первого дня, когда Тэмуджина привезли сюда. С тех пор и присматривал за ним, ни на шаг не отходя от него. Они вместе таскали воду и аргал, по очереди давили тяжелую кожемялку, вместе ели и спали – все делили пополам, но тот считал себя выше его по положению, как старый, знающий дело раб над новым, незнающим. Наедине с Тэмуджином он держался важно, смешно поджимал губы и говорил неизменно поучительным тоном, тщетно пытаясь придать твердость своему писклявому голосу. Когда рядом появлялись нукеры Таргудая или другие вольные люди, на лице у него сразу зажигалась угодливая, деланно-радостная улыбка, и он сгибал спину в вежливом поклоне. Когда те удалялись, он снова оборачивался к Тэмуджину со своим важным, многозначительным взглядом и назидательно говорил: «Хороший раб не должен стоять, хороший раб должен двигаться…»
– Что ты уселся! – взвился он, заметив, что Тэмуджин не собирается браться за бурдюки. – Надо набирать воду!
– Вот и набирай, раз надо… – помедлив, равнодушно сказал Тэмуджин, все так же глядя вдаль, за реку.
– Я скажу нукерам, что ты не хочешь работать! – закричал тот, округлив глаза и далеко брызнув слюной сквозь щербатые зубы. – Тебя накажут кнутами!.. Сейчас же я пойду и скажу…
– Скажи хоть самому Таргудаю, – сказал Тэмуджин. – Я никого не боюсь… Но если меня накажут, то я накажу тебя.
– А как ты меня накажешь, – тот в злорадной усмешке скривил тонкие губы, – когда ты уже не нойон… прикажешь меня высечь?.. А кому ты прикажешь?
– Я накажу тебя сам, – Тэмуджин, оглянувшись, пристально посмотрел ему в лицо.
– Как? – в глазах у того мелькнула тревога.
– Ночью я тебя задушу.
Маленький раб вздрогнул, будто получил удар кнутом, застыл на месте. Руки его, охватившие ворох бурдюков, бессильно опустились, уронив ношу на землю. Тэмуджин со скрытым весельем посматривал на то, как с лица его медленно сползает улыбка, и оно наливается трясучим судорожным страхом. В маленьких глазах его плескался смертельный ужас, будто его уже схватили за горло.
– Или в следующий раз, когда нас опять пошлют за водой, я утоплю тебя здесь и скажу людям, что ты взбесился и бросился в воду сам.
