– Я не хотела вас обидеть.
– Я и не заметил такого намерения.
– Просто так редко случается быть с кем-то, кто в полном мире с собой. Я только это и имела в виду. Когда ты сам ощущаешь этот внутренний покой… Ну, вы сами знаете, что я хочу сказать.
– Только то, что нагоняю на вас сон.
– Я всегда чувствую себя такой усталой. Не сонной – усталой. Хочу лечь и проспать всю ночь напролет, а утром проснуться и начать все заново…
Он привлекает ее к себе. Их тела в полном согласии друг с другом. Будто одно – ее – вышло из другого – его. Она говорит, что не могла представить себе такое. Что раньше, закрыв глаза, могла увидеть себя в тот или иной момент в будущем. Что умела представить, как все будет. А вот увидеть себя стареющей у нее не получается. Ничего не выходит. И разве мудрость приходит не оттуда? Впервые в жизни ей не удается представить будущее. Или представить, каким оно может быть. Сэндберг останавливается, раздумывая, что сказать, и в этот момент к ним, пританцовывая, подходит Уэйнстайн:
– Позвольте?
Сэндберг отступает – Уэйнстайн ведь не его руки просит? – кивает Мэрилин и, шепнув «вы только танцуйте», падает на диван. Подбирает ее недопитый бокал и осушает одним глотком. Он устал, слегка запыхался, и ноги побаливают. Он смотрит на Мэрилин, которая с улыбкой – как будто перед камерой – танцует с мистером Уэйнстайном. Сэндберг завидует ее молодости, но к зависти примешивается грусть. Что он всегда ценил, что позволяло ему смотреть в зеркало и видеть себя без тех признаков усталости, что видны на фотографиях, это мысль о том, что он еще может о чем-то мечтать. Он никогда, даже если сильно его прижать, не скажет, на что надеется или чего ждет. Может быть, впереди еще есть что-то, что заставит замедлить шаг, к чему-то потянуться. И теперь, глядя на нее, сияющую и улыбающуюся для мистера Уэйнстайна, он думает о ней как о курице на скотобойне – голову отрубили, а она все бегает…
Потанцевав с хозяином дома, Мэрилин устало падает рядом с Сэндбергом. Откидывается на спинку дивана, склоняет голову на плечо и, подняв руку, протягивает ее в ожидании бокала шампанского.
– Вы, должно быть, думаете, что я сейчас усну. Особенно после всего этого.
– Позволю себе высказать одно предположение, – говорит Сэндберг, глядя в потолок.
– Только одно?
Он не отвечает. Закрывает глаза.
– Постарайтесь построить лестницу.
– Лестницу, – повторяет она сонно, склоняя голову ниже, к его плечу. Но кожа горит, как будто под напряжением.
– С множеством ступенек. Их столько, что вам кажется, будто подняться на самый верх невозможно.
– Но можно долго-долго падать, – она притворно смеется.
– Да, такое всегда может случиться.
В ее руке оказывается, наконец, бокал шампанского, и она тут же поднимает очередной тост.
– Расскажите мне что-нибудь еще, чего я не знаю. Расскажите о том, что я должна знать. О том, что знать необходимо. Расскажете?
– Да, – говорит он. – Да, да.
Май 1962-го: съемочная площадка студии «Twentieth Century-Fox»
Ты приезжаешь на студию, готовая сниматься в сцене с бассейном для фильма «Что-то должно случиться». В попытке вернуть бывшего мужа, твоя героиня, Эллен Арден, заходит ночью в домашний бассейн. Когда на балконе появляется Ник, она зовет: «Иди сюда. Вода так освежает после… О, да ты сам знаешь!» Ник в панике умоляет ее поскорее выйти, пока его новая жена не пронюхала, что происходит. Эллен с удовольствием откликается на его просьбу и, поднявшись голая из воды, садится на бортик.
На площадке ты надеваешь трико. Облегающее, телесного цвета. Твоего мнения не спрашивали. Просто решили, что для женщины твоего возраста трико – самое разумное решение. Ты натягиваешь его. Ощупываешь ноги. Проводишь ладонями по животу. Колеблешься. И, наконец, просишь режиссера, Джорджа Кьюкора, убрать с площадки лишних и оставить только тех, кто действительно нужен. Он смотрит на тебя с сомнением.
– Что? Вы же не думаете, что Мэрилин Монро снимется в «сцене с обнажением» – в трико? Нет, в самом деле…
– Мэрилин… – голос его слегка дрожит. Он откашливается, пытаясь сохранить самообладание.
– Пожалуйста, очистите площадку. Это между мной и камерой.
Ты раздеваешься до телесного цвета трусиков. Над площадкой проносится вздох. После прошлогодней операции на желчном пузыре ты постройнела, фигура окрепла и обрела скульптурную четкость. Ты грациозно спускаешься в бассейн. Скользишь под глазом камеры, чувствуя, как вода омывает кожу, поднимается по ногам и спине, охватывает шею. Проплываешь от одного края бассейна до другого. И когда произносишь свои реплики, слышишь в голосе уверенность и ранимость. Заинтригованная, ты хочешь говорить и говорить. После съемки один из членов команды подходит к бассейну, наклоняется и протягивает огромное белое полотенце с логотипом студии. Ты качаешь головой и, оставшись в воде, выскальзываешь из белья и бросаешь его на бортик, где оно и приземляется с мокрым шлепком. Прислонившись спиной к стене, ты поднимаешься, садишься спиной к камере и, загребая ногами воду, оборачиваешься через плечо. Щелкают затворами фотоаппараты. Ты поглаживаешь себя по бедрам, ощущая кожу, как что-то совершенно новое, как что-то принадлежащее не тебе. Через каждые несколько дюймов твои пальцы касаются места, кажущегося знакомым и усталым, но ты быстро отводишь руку. Тебе скоро тридцать шесть. И ты воспринимаешь свое тело, как новое. Другое. Как будто оно не принадлежит больше Мэрилин Монро.
1 июня 1962-го: съемочная площадка студии «Twentieth Century-Fox», Лос-Анджелес
Съемочная группа и актеры планируют сюрприз-пати на три часа, чтобы подготовиться в перерывах между дублями. Мэрилин сама преподносит сюрприз, появляясь в павильоне звукозаписи в половине десятого утра, живая и бодрая. Никто и подумать не мог, что она приедет вовремя в собственный день рождения. Кьюкору выпадает шанс снять целую дневную сцену и, может быть, вернуть картину в график (или, по крайней мере, не отстать еще больше). Он объявляет, что до выполнения дневного плана по съемкам домой никто не пойдет. Поздравления откладываются до шести вечера.
«Twentieth Century-Fox» серьезно обескровлена запущенной в производство по другую сторону океана «Клеопатрой». Бюджет картины уже превышен в десять раз, а конца еще не видно. Теперь съемки переносятся из Лондона в Рим, и это означает, что практически все нужно начинать заново. Настоящее фиаско, угрожающее банкротством! Привлечение из Нью-Йорка Мэрилин Монро и ее возвращение в жанр романтической комедии (тем более в паре с таким партнером, как Дин Мартин) представляется идеальным решением задачи срочного вливания наличности для поддержания компании на плаву. От Генри Уэйнстайна продюсера «Что-то должно случиться» требуют скорейшего выпуска картины на экран. Он, в свою очередь, давит на Кьюкора. Но, как и с «Неприкаянными», график работы постоянно срывается из-за Мэрилин. С ней вечно что-то не так. Она болеет, жалуется на усталость, а когда все же приезжает, то с распухшими глазами и с одутловатым лицом. Иногда она и говорить может только шепотом. В ней уже и Мэрилин Монро трудно узнать.
