Она потягивает остатки шампанского, а когда ставит пустой бокал на ковер, он падает. Последняя капелька скатывается к краю, но не вытекает. Она просит официанта принести другой, улыбается мистеру Сэндбергу, говорит, что немного алкоголя сейчас не помешает. (Он просил называть его Карлом, но, как и в случае с Кларком Гейблом, ей трудно думать о нем иначе, как о мистере Сэндберге.)
– Черт, вам, наверно, спать пора, а я вас задерживаю. И где только мои манеры?
Она смеется:
– Нет, нет. Просто девушке нужно приготовиться. Вот и все.
– Читал как-то о такой штуке, как дефицит сна. Чудесный термин, вам не кажется? И поэтичный, и точный, – в его голосе звучит мелодичное эхо родины, Северной Каролины, но в обрезанных окончаниях то и дело слышится жесткий среднезападный акцент. – Некоторые говорят, что возрастанием этого дефицита мы обязаны нашему времени. Может быть, вытеснению из цикла сна какой-то фазы. Фазы небыстрого движения глаз. – Он говорит об этом, как о новой политической партии.
– Я девушка современная. По крайней мере, так говорят.
– Правильно говорят. Но упражнения требуются даже современной женщине. Лучшее средство от бессонных ночей. Другое – постоянный, надежный спутник.
– Пожалуйста, не вынуждайте меня говорить об этом. Мне было так хорошо.
– Хорошая и стабильная физическая нагрузка поможет пройти фазы бессонницы. Усталость тела способствует здоровому сну. Моя дорогая, освободитесь от дефицита сна за счет небольшой нагрузки. Вот ключ к проблеме.
Официант, пожилой мужчина с твердым выражением, подает ей бокал шампанского и смотрит на лежащий на ковре пустой. Она просит не беспокоиться и говорит, что помоет его сама, позже. Он говорит, что должен убрать, и, наклонившись, поднимает. Она снова поворачивается к мистеру Сэндбергу:
– За физическую нагрузку! И за здоровый сон.
Сэндберг просит ее отставить бокал на минутку и встает с дивана. Поднимает ее за локти. Они стоят, разделенные несколькими дюймами пространства. Его зеленые глаза манят и грозят поглотить.
– Невозможно делать что-то, если не знаешь, как это делать.
На первый взгляд – странное зрелище. Он – весь в черном, и даже галстук такой темный, что почти незаметен. Точно так же, как в лицах некоторых пожилых женщин проявляется мужская жесткость стариков, так и его лицо обрело женскую мягкость. Хотя он и поддерживал хорошую форму, фигура начала раздаваться, плечи втянули в себя шею, руки и ноги налились и затвердели. Как будто некая тяжесть исказила его физическое тело, потянула его к земле. Мэрилин замечает, что и она меняется. В ней уже нет дерзкой невинности и высокомерия молодости. Она уже не та женщина, которая прижималась уютно к Ди Маджио в дверях Нью-Йорка, заливаясь румянцем в новизне ее только что сотворенного мира. И не интеллектуальная ученица Миллера, вращающаяся в литературных кругах Восточного побережья. На ней спускающееся ниже колен габардиновое платье консервативного желто-коричневого цвета, в котором она словно вспыхивает, когда на него падает свет. Оно признак изысканности, достигаемой только с определенной зрелостью, но при этом оно преподносит тело, еще не расставшееся с молодостью. Она пришла на вечеринку в солнцезащитных очках, но потом заменила их темным шарфиком, как какая-нибудь бабушка. У нее появилась потребность прикрываться, как будто обнаженная голова делает ее уязвимой. Может быть, еще усталость в глазах. Или то, как легко расслабляется тело, когда она садится. Сходство между Сэндбергом и Мэрилин – не во внешности или в различиях во внешности. Оно в том, как они смотрят друг на друга. Словно они существуют в мире, знакомом только им двоим. В мире, где бремя возраста не является фактором, где тело и ум не сражаются за господство и где исповедь – не тайна.
Они стоят в углу комнаты. Он поднимает ее руки и отпускает их.
– А теперь я хочу, чтобы вы следовали за мной. Делайте то же, что делаю я.
Она улыбается ему, с нетерпением ожидая продолжения.
– Сделайте глубокий вдох и, медленно приседая, вытяните руки.
– Медленно приседая, – повторяет она, приседая.
– С вытянутыми руками.
– С вытянутыми руками.
Гости поворачиваются посмотреть. Сэндберг и Мэрилин ничего не замечают. Он ведет, она следует за ним. Их движения не скоординированы. Вверх и вниз. Вниз и вверх. Как поршни при возвратно поступательном движении.
– Почувствуйте напряжение в ногах, – говорит он, поднимаясь.
Она приседает; подол габардинового платья ползет вверх по бедрам.
– Чувствую жжение. Но приятное, – она вытягивает руки, стараясь сохранить равновесие.
– Вы разгоняете кровь. Напоминаете телу, что оно живое. Напоминаете о потребности в отдыхе и пополнении ресурсов. Одного этого должно быть достаточно, чтобы организм понимал потребность во сне. Надо только напоминать ему, чтобы не забывал слушать.
Она смеется:
– Я ничего об этом не знаю. Мне, чтобы уснуть, и выпивки вполне хватает.
Их окружает группа гостей; они улыбаются, словно ободряя участников некоего завершающегося сверхчеловеческого представления. Одна женщина присоединяется к ним, пытаясь вклиниться со своими приседаниями между Сэндбергом и Мэрилин. Мистер Уэйнстайн ставит пластинку с босановой. Кто-то прихлопывает в ладоши, и кусочки льда бьются о стеклянные стенки стаканов. Участников все больше, они приседают и поднимаются, стараясь попасть в ритм музыки.
Мистер Сэндберг поднимается, и Мэрилин кладет руки ему на плечи. Она слышит ритм песни, но не замечает происходящего вокруг. Ей так и хочется уступить соблазну и упасть на него, но вместо этого она ведет его в танце на середину комнаты.
Со стороны кажется, что Сэндберг перемещается легко и изящно, без всяких усилий покачивая бедрами, что шаг его легкий, плавный, скользящий. Но на самом деле движения его неловки и далеко не точны. Ему тяжело держать равновесие; он не столько танцует, сколько старается не упасть. Но при этом нисколько не стесняется, словно чувствует себя одновременно Астером, Нижинским и Чаплином. Причина такого самообмана может быть только одна – Мэрилин. Он как будто перенимает ее грацию. И с каждым тактом, с каждым движением все лучше понимает, каково это – не только питать тело, но и жить им. Существовать, почти полностью независимо от вычислительной машины интеллекта.
– Вы меня почти усыпили, – говорит она, склоняя голову ему на плечо.
– Последняя роль для старика.
– Нет, – шепчет она и поднимает голову. – Нет, вы не так меня поняли.
Вокруг них танцуют другие. Кто-то кружится в одиночку, с коктейлем в руке. Другие – парами.
– Не так понял? – спрашивает мистер Сэндберг.
– Да. Не поняли.
Одна его рука лежит на ее плече. Другая – на бедре.
– В таком случае, помогите мне понять.
