Сидней растерянно стоял подле нее, потом присел рядом.
— Знаешь, какая ты сейчас красивая, — вздохнул он и обнял ее за плечи. — Все правда, родная… Я действительно лжец и трус. Трус, потому что боялся собственных желаний, а лгал я прежде всего самому себе — мне страшно было признаться, что я полюбил одну девушку с золотисто-карими глазами, и я уверял тебя и себя, что мы просто друзья. Только, знаешь, я хоть трус и лжец, но я тебя люблю. Это правда… Хорошо, конечно, что у тебя нет никакого жениха… А может, все-таки есть? Или это Патрисия придумала? Ну ладно… Даже если бы у тебя он и был, я все равно сказал бы, что люблю тебя, а потом усыпил бы каким-нибудь газом и тайком увез в Англию, чтобы тебя никто не нашел.
— Газом, пожалуйста, не надо, — фыркнула Доминик и попыталась вытереть слезы.
— Не плачь, глаза станут красные и некрасивые. — Он притянул ее к себе и стал нежно целовать в глаза, осушая слезы.
Доминик смело подставила ему лицо для поцелуев, губы ее расслабленно приоткрылись. Потом она в нетерпении обвила его руками за шею и сама нашла своими губами его горячий рот.
Ей не было ни стыдно, ни страшно. Та Великая Женщина, которую она так долго прятала где-то внутри, вырвалась наружу, окутывая их обоих зыбкой пеленой страсти. Они покатились по мокрому песку, и дорожка из скинутой второпях одежды тянулась за ними.
Эпилог
Незаметно подкравшийся вечер удлинил тени на песке. Воздух холодил разгоряченную кожу.
— Сид, — промурлыкала Доминик. — Кажется, я замерзаю. — Она села, обхватив обнаженные плечи руками.
Он тоже сел рядом, растерянно оглядываясь в поисках одежды. Потом вздохнул, поднялся, подобрал с земли свою рубашку и накинул ей на плечи.
— Потерпи немного, — сказал Сид. — Я сейчас найду наши вещи, и ты оденешься.
— Да не то чтобы я очень уж хотела одеваться — мне и так хорошо, только немного холодно.
— Хочешь, я разведу костер?
— Хочу.
Через пятнадцать минут темный пустынный пляж озарил уютный свет костра. Обнаженные мужчина и женщина сидели у ласкового огня, тесно прижавшись друг к другу, как это бывало тысячи лет назад. Они молчали, сберегая как бесценный дар ощущение самой близкой близости, соединившей их сейчас. Доминик прижалась к его крепкому плечу, ей было спокойно и защищенно, так спокойно, что она начала дремать.
— Нам пора, любимая, — ласково прошептал на ухо Сидней.
— Угу, родители уже, наверное, беспокоятся.
— Да, сначала мы пойдем в дом твоих родителей, чтобы они не беспокоились, но я говорю о другом — нам пора к себе домой.
— О каком доме ты говоришь, Сид?
— О нашем доме, в котором тебя давно ждут.
— Кто меня ждет, Сид?
— Да много кто… Например, маленькая кудлатая черненькая собачка по имени Брюс, сад, по которому должны бегать дети и собаки, старый ворчун Эндикот и его жена…
— И это все?
— Ну, есть там еще один парень, но он, кажется, уже дождался. А еще тебя ждет маленькая шкатулочка красного дерева.
— Красное дерево — это хорошо… А внутри шкатулки что-нибудь есть?
— Да в общем ничего особенного — так, пара обручальных колец…
— Да… Маловато, конечно, но для начала сгодится. Поехали домой, Сид.
