Мик Ксавье презрительно молчал. Патрисия в ужасе пыталась заглянуть ему в глаза.
— Ладно, я сам тебя представлю своей бывшей — не надо смотреть на меня с таким удивлением, Пат, — невесте. Так вот, дорогая, перед тобой тот человек, за которым я три года охочусь по всему миру и который стоит за похищением в Кингстоне принадлежащей твоей семье картины Джошуа Рейнольдса, а также за многими аналогичными преступлениями. Кстати, картину мы вчера нашли, сейчас она у нас в отделе, по окончании следствия ты сможешь ее забрать… И зовут этого человека не Мик Ксавье, а Мишель Хаверчук, он канадец украинского происхождения…
— Послушай, Сид… — Хаверчук не обращал ни малейшего внимания на Пат, которая растерянно смотрела на него, ожидая, что он сейчас все объяснит. — Может, позволишь мне спокойно уйти? Ты же не хочешь, чтобы твоя будущая жена была замешана в таком скандале? А я не собираюсь скрывать нашу связь, сам понимаешь…
— Понимаю. — Взгляд Сиднея стал холоден. — Не скрывай, конечно… И я не скрою от суда пару-тройку лишних эпизодов… И будешь ты сидеть не десять лет, а все двадцать пять…
Мишель поднял руки и встал, признавая свое поражение.
— Выйди из гостиной, в прихожей тебя уже ждут пара ребят с наручниками, — приказал ему Сидней.
Оставшись вдвоем, бывшие нареченные долго молчали: Сиднею было противно, а Патрисия собиралась с духом.
— Сид, — произнесла она наконец и попыталась положить руку ему на колено, — я надеюсь, что это досадное недоразумение…
— Пат! — умоляюще посмотрел на нее Сидней. — Пожалуйста, остановись, а!
Наступила весна. Доминик каждый день после возвращения совершала свои любимые прогулки по пустынному пляжу. Скоро начнется туристический сезон и у нее будет полно работы в музее, так что надо пользоваться тем, что пока у нее много свободного времени. Румянец исчез с ее щек, она исхудала, а под глазами прочно залегли глубокие лиловые тени. Доминик и до своей поездки в Англию не отличалась особой разговорчивостью, а теперь стала и вовсе тихая и молчаливая. Она с радостной готовностью рассказывала отцу и матери про галерею «Тейт», про Джейн Пауэрс, про поездку в Виндзор и Оксфорд, но ни разу не упомянула Сиднея Харпера. Мать все это замечала, но лишь вздыхала молча, боясь причинить дочери боль неосторожными вопросами.
Как это часто бывает в начале весны на побережье, воздух неожиданно прогрелся градусов до двадцати, и Доминик вышла на свою ежедневную прогулку в юбке и майке с короткими рукавами. Она с удовольствием жмурилась под ярким солнцем, которое время от времени ненадолго закрывали пушистые белые облака. Доминик решила, что сегодня она погуляет подольше и дойдет до полуразрушенных водой и ветром скал в дальнем конце пляжа. И, может быть, не сразу повернет домой, а немножко посидит там и погреется на солнышке.
Она не спеша брела по сырому и еще холодному песку, когда заметила, что кто-то идет ей навстречу. В силуэте ей почудилось что-то очень знакомое. Когда она узнала Сиднея, то вздрогнула и застыла в нерешительности, а потом как ни в чем не бывало пошла дальше, словно не заметила его.
Когда она молча прошла мимо него, Сидней повернулся и пошел с ней рядом.
— Домино… — От волнения он даже забыл поздороваться. — Я приехал к тебе. Нам надо поговорить.
Доминик продолжала идти, глядя прямо перед собой, со скрещенными на груди руками.
— Я тут знаю один симпатичный ресторанчик, — закинул удочку Сидней. — Давай поедем туда пообедать, там и поговорим спокойно…
— Спасибо за приглашение, мистер Харпер, я не голодна, — сухо поблагодарила она.
Сидней замолк и некоторое время просто шел с ней рядом, потом сказал:
— Хорошо, давай поговорим прямо здесь. Так даже лучше.
Доминик резко остановилась, подняла голову и свирепо глянула Сиднею прямо в глаза.
— О чем же вы хотите со мной говорить, мистер Харпер?
— По-моему, мы еще в Лондоне перешли на «ты», — заметил Сидней.
— Да, но тогда мы с вами в некотором роде были коллегами, как мне стало потом известно, и у нас были, можно сказать, приятельские рабочие отношения. Но больше я на вас не работаю. Не очень приятно, знаете ли, когда тобой пользуются, даже не предупредив.
— Домино, пожалуйста, выслушай меня. Я тобой не пользовался. Я действительно работаю в Скотленд-ярде, и я действительно часто контактирую с людьми, когда это нужно полиции. Но ты тут ни при чем!
— Тогда почему вы сразу этого не сказали?
— Потому что первый раз я попал в ваш дом, имея профессиональный интерес, но только первый раз…
— Вы подозревали отца в подделке картин или в торговле крадеными произведениями искусства?
— Я никого не подозревал… я просто проверял… Мы знали, что крупная банда, которая занималась похищениями произведений искусства, сбывала их в закрытые частные коллекции через кого-то из легальных торговцев картинами. Но, через кого именно, мы не могли вычислить. Мы проверяли всех, в том числе и твоего отца.
— Ну и кто в результате оказался преступником? Хотя я все равно, наверное, его не знаю.
— Очень хорошо знаешь — это мистер Фредериксон.
Доминик раскрыла рот от удивления.
— А потом я просто боялся тебе признаться, что работаю в полиции. Боялся, что ты подумаешь, будто я тебя использую… — Сидней помолчал. — Вот дурак! В результате ты именно так и подумала.
— Но, если я вам была не нужна, зачем вы со мной тогда возились? — В голосе. Доминик все еще звучало недоверие.
— Потому что… — Сидней набрал в грудь побольше воздуха, словно собрался прыгнуть в воду. — Потому что ты сразу стала мне дорога!
Патрисия бросила на него быстрый взгляд искоса и тут же отвела глаза.
— Господи, Домино, да я по уши влюбился в тебя, неужели ты не видела? — горячо воскликнул он.
— Ты трус и лжец! — Доминик задохнулась от ярости, влепила ему звонкую пощечину своей маленькой, но крепкой ладошкой и не оглядываясь пошла вперед.
— Тебе просто стыдно. Из-за этого ты и злишься! — яростно заорал ей вслед Сидней. — Ты кружила мне голову, а сама в это время собиралась замуж. Тебе и сейчас стыдно! И передо мной и перед своим женихом… Жаль беднягу: ему очень не повезло с будущей женой.
Доминик по инерции сделала еще пару шагов, потом резко развернулась и подошла к нему.
— Если бы я собралась замуж, я не позволила бы другому мужчине показывать мне Англию. И мне действительно было бы стыдно, если бы я кому-то дала слово, а целовалась бы с другим, чтобы потешить свое самолюбие. Мне было бы стыдно выходить замуж за человека, которого я не люблю. Но я не трус — я сказала бы ему об этом прямо… — На кончиках ее густых длинных ресниц появились слезы. — Зачем ты приехал? Что тебе от меня нужно? Я не трус, я могу сказать все, что я думаю и чувствую, и мне не будет страшно. Да, я люблю тебя, я полюбила тебя сразу, как только увидела. Ты доволен? Твое тщеславие удовлетворено? А теперь, убирайся! — Она опустилась на холодный песок и заплакала горько, по-детски, плечи ее содрогались от рыданий.
