— Один вечер, дорогая Лючия, всего один вечер. Я буду так счастлив! И ты, возможно, тоже. И Роза. Она будет рада приготовить что-нибудь особенное, ведь так редко выдается случай.
Люси попыталась вывернуться, но Фортуни по-прежнему крепко держал ее запястье, и прохожие стали обращать внимание на молодую женщину и пожилого мужчину, чей разговор явно переходил на повышенные тона. Кто-то в толпе ухмыльнулся, несколько человек помедлили, наблюдая и вслушиваясь. Делать было нечего.
— Да, — ответила Люси. — Да. Это будет замечательно.
Фортуни ослабил хватку, затем приподнял руку Люси и быстро ее поцеловал.
— Значит, до завтра.
— Мне надо идти, Паоло. — Она поцеловала его в щеку и посмотрела пристально, надеясь, что он прочтет в ее глазах печаль, говорящую, что все пережито, кончено. Но он видел только свою Лючию, и его глаза улыбались.
— До завтра.
Люси нырнула обратно в медленно движущуюся толпу, Фортуни, как всегда импозантный, в пальто и шляпе, отвесил ей легкий поклон. Уже на ходу она поняла, что в его глазах отразилась любовная тоска. Завтра… В своих джинсах и футболке, она помахала ему на прощанье, зная, что некогда была готова пересечь океаны, пространства и годы ради того, чтобы встретиться с Фортуни в том обещанном завтра. Она двинулась вперед, но выражение лица Фортуни преследовало ее.
Это выражение запомнилось ей со школьных лет: так, влюбленно и тоскливо, смотрели через ветровое стекло автомобиля разочарованные ухажеры, когда отъезжали по кривой гравийной дорожке от дома Макбрайдов. Она прекрасно помнила этот взгляд, но никак не ожидала увидеть это выражение в глазах Фортуни. Да нет, все так. Он цеплялся за нее. И не было больше ни отдаленного коловращения нот, источника чудодейственной музыки, которая сначала пробудила, а затем успокоила юную Люси. Ни далеких, самых чарующих мифов, ни безмерно великого художника с задумчивым взглядом. Всему пришел конец. Фортуни смотрел на нее влюбленными глазами.
В тот вечер, пока Люси, забывшись в атмосфере праздника и легкомыслия, играла для туристов на площади, Фортуни стоял у себя в кабинете над столом орехового дерева и вновь обозревал всю историю своей семьи. Эта история напоминала ему эпопею, где утраты чередуются с победами, а те — с новыми утратами… Привычный взгляд пробегал по ним без остановки. Некоторые имена были целыми томами, другие — главами, третьи — подстрочными примечаниями. Это было истинное повествовательное полотно, история, населенная личностями, не умещавшимися в рамки собственных жизней, и другими, которых жизнь едва заметила. И теперь Фортуни ощутил груз этой истории, а когда дошел до последней записи, и обвел кружком свое имя, и произнес его шепотом, обращаясь к комнате, к портретам на стенах, глядевшим на него с нетерпеливым ожиданием, — ему стало понятно содержавшееся в этих строках категорическое повеление.
Утром в среду он встал рано, раздернул шторы, чтобы впустить день, и подметил отблески солнца на воде канала, ярче заигравшую зелень и красные цветы в корзинах за окном. Подметил между прочим, что небо, как бывает в конце лета, уже окрашено мягким свечением осени.
Одевался он с беспечной поспешностью молодого человека: потянулся за рубашкой, наклонился за ботинками, заглянул в зеркало. Все давалось ему без малейшего усилия, и легкий завтрак перед уходом на рынок доставил истинное удовольствие.
Но, едва позавтракав, Фортуни неожиданно почувствовал, как на него упала мрачная тень. Подумалось: а что если Люси все же избегает его? Она сказала, что очень занята, но возможно, и солгала. Он покачал головой, отбросил эту мысль как неправдоподобную. Сегодняшний день, подумал он, не создан для таких мыслей.
Он позвал Розу убрать со стола. «Приберитесь здесь», — произнес он и указал на посуду, оставшуюся после завтрака, но фраза прозвучала грубо, и, сообразив это, Фортуни наскоро пробормотал извинение. Роза склонилась над столом, бесшумно убирая тарелки и зная, что виной всему та молодая иностранка, от которой одни неприятности. Вчера вечером Фортуни, против обыкновения, заявил, что недоволен ужином. Рыба жесткая, сказал он, и холодная. Это не должно повториться; рыбу следует подавать подогретой до нужной температуры.
Роза согнула спину над подносом и, не оглядываясь, понесла тарелки на кухню. Оставшись один, Фортуни сосредоточился на ярком солнечном дне, блеске зеленых листьев и красных цветов в корзинах, с которых капала вода. Конечно, в такие дни все должно ладиться.
Для особых случаев Фортуни всегда приобретал продукты на рынке. Сначала рыбный рынок с соблазнительным разнообразием fruits de mer[18]. Фортуни был осмотрительным, придирчивым покупателем, а в тот день — придирчивым вдвойне. Он надолго задерживался у какого-нибудь киоска, раз, потом другой отбирал моллюсков, пространно обсуждал качество товара с продавцом и наконец покупал всего понемногу: морской гребешок, креветки, мелкие крабы, устрицы. Совершив покупки, он отправлялся прочь довольный — можно сказать, со спокойной душой. Прошла уже целая вечность с тех пор, как ему случалось закупать продукты для особо торжественного обеда, и теперь он испытывал приятное возбуждение, едва ли не пьянящую радость. В такие дни все должно ладиться, повторил он про себя.
Фрукты Фортуни отбирал еще тщательнее, чем морепродукты, пробуя виноград, персики, лиловый инжир и лесную землянику, ввозимую из Франции. И вновь он купил всего понемногу, выискивая самые ароматные плоды и не обращая никакого внимания на нетерпение торговцев.
Когда дело было сделано, покупки упакованы и аккуратно сложены в его английские пакеты «Харродз», Фортуни прогулочным шагом двинулся обратно, восхищаясь погодой и отблесками солнечного света на стенах, оконных стеклах и воде каналов. Недалеко от дома он зашел в небольшую кондитерскую и сел, потягивая эспрессо, одновременно выбирая конфеты и засахаренные фрукты. В лавочке слышалось приятное местное наречие, посетители переговаривались шумно и весело, как добрые знакомые. Солнце, уличные шумы, смех лавочников, звон кассового аппарата — вокруг снова царила полная удовольствий жизнь. При виде всего этого он спокойно заметил про себя (припомнив слова одного из своих любимых романистов, Грэма Грина), что таков вкус надежды.
Дома он благополучно передал все покупки Розе, а сам устроился на балконе читать утреннюю газету. Плеск воды, когда по каналу пробегало речное такси, напоминал ему об игре дельфинов. Он задумался о предстоящем вечере и стал тщательно проверять в уме, все ли для него готово.
В тот вечер Фортуни у себя в кабинете глотнул аперитива, побарабанил пальцами по столу орехового дерева, повернулся к зеркалу проверить галстук-бабочку, одернул рукава — на запонках была хорошо видна фамильная эмблема. Он еще раз подправил бабочку, последний раз коснулся манжет, напевая что-то себе под нос. И все это время слабый, но отчетливый внутренний голос твердил ему, что он превратился в самое жалкое на свете существо — стареющего мужчину, по уши влюбившегося в молодую девушку. Чертик за спиной нашептывал ему в ухо, что его околпачили. Русалок не существует, а Венера — это планета. Когда же он повзрослеет? Но он пожал плечами и услышал, как чертик пропрыгал в другой конец комнаты, выпорхнул в вечереющее окно и по крышам побежал восвояси.
