Приказ на отход он отдавал спокойно и осмотрительно. Походный порядок. Распределение оставшихся боеприпасов. Поручать эти приказы унтер-офицеру сейчас не было никакого смысла. Когда они отправились в путь, солнце стояло красным диском за скелетом высоковольтной мачты. Майор шел во главе. Он оттаскивал в стороны тела убитых, мешавшие идти по траншее, и видел с обеих сторон только стены хода сообщения. У разбитого пулеметного гнезда они повернули в сторону тыла. Рядом с убитым русским там должно было находиться место, откуда с ними разговаривал капитан. Майор уже не думал увидеть его живым. Но когда увидел его, прислонившегося к остову танка, бледного и неподвижного, посчитал его за убитого. Поэтому молча прошел мимо. Он видел слишком много убитых знакомых. Капитан лежал в тени. Майора слепило солнце. Не очень-то хорошо рассматривать убитых. Майор не думал ни о наказании, ни о вине, а также о том, что бы он сделал, если бы капитан остался в живых. У него осталось только сочувствие. Он думал о высоте, лежавшей перед ним, о дороге через болото, о давящем чувстве ответственности. Его босые ноги подгибались от усталости. Мучила жажда. В легком кололо.
Унтер-офицер, шедший сразу за майором, смотрел на капитана как на чудо. Он внимательно следил за майором. Лишь едва уловимое движение капитана отвлекло его. Он узнал капитана. Испугался, смутился, от волнения не смог сказать ни слова, а потом механически сделал то же, что и майор. Молча прошел мимо.
Капитан смотрел, как мимо проходят остатки его роты. Серый ряд, гораздо более длинный, чем он думал. Знакомые лица со следами лишений. Он улыбался им. Ему хотелось бы обнять каждого из этих покрытых грязью людей. Его радость от встречи с ними была подлинной. Он был счастлив. Поднялся. Сдвинул стальной шлем на затылок. Его глаза блестели, пока не прошел последний солдат. Никто из них на него даже не посмотрел. Ни слова признания. Ни одного молчаливого взмаха. И от носильщиков, прошедших мимо с ранеными, тоже ничего. Он почувствовал себя похороненным заживо. Ему пришлось присесть на разорванную гусеницу танка. Руки дрожали. Ног он не чувствовал. Пустыми глазами он взглянул на высоту. Вечернее солнце окрасило все в синий и красный цвета. Листы брони, на которые он опирался, стенки окопов, кустарник у высоты, людей, которые медленно уменьшались, покрытую кратерами низину. С трудом он поднялся. Осторожно поставил ноги на землю. Стал шаг за шагом продвигаться вперед. Руками держался за края траншеи. Он, не обращая ни на что внимания, прошел мимо своего блиндажа. То, что внутри лежал человек, он забыл. Он был отверженный. Даже на мертвых, через которых он переступал, он не обращал внимания. Он не сознавал, что в последний раз обходит свой опорный пункт. Он шел среди полной тишины, пока не услышал хрип человека с искаженным лицом. Хрипел русский капитан в форме, перепачканной кровью. Лишь боль складывала эти подробности в единую картину.
— Воды, — умолял Зощенко.
Он заметил, что кто-то есть поблизости. Капитан рассеянно посмотрел на него. Русское слово «вода» он понял. Но фляги с водой при нем не было.
— Воды, — просила рука русского слабым движением. Капитан схватил эту руку. Для этого ему надо было преодолеть себя. Двое отверженных. Двое умирающих, нуждающихся в утешении. Без какой-либо мысли он погладил ободранную руку.
— Соня, — прошептал Зощенко.
Капитану показалось, что и это он понял. Но что после этого срывалось с запекшихся губ, он уже не понимал.
— Если встретишь икону, дай ей яду. Носи яд всегда с собой. Ты же не знаешь, когда придет кошка.
Капитан почти упрекнул себя за то, что не понял ни слова. «Просит сигарету?» — подумал он. Но и сигарет у него не осталось. Нет, этому парню уже ничем не поможешь. Хрип смолк. Он еще не умер, но уже пах тлением. На губы ему сели кровожадные мошки. Капитан положил ему на лицо свой платок.
Ковыляя дальше, он вскоре забыл про него. И про окопы, дававшие ему защиту, и про тропу, которая должна была привести его к цели. Ветки били его по лицу, москиты сосали кровь у него со лба. Он безразлично брел через кустарник. Сердце стучало у него в ушах. Он его не слышал. Перед ним лежал поднимающийся лунный ландшафт высоты. Голубоватая поверхность с темными круглыми дырами. Далеко вверху шли люди. Быть может, его люди. Некоторые из них уже превратились в живые точки. Кого-то из них сдувало, словно порывом ветра. Ему было все равно. Стук в ушах становился все сильней. Небо окрасилось в кровавый цвет. Земля стала темно-синей. Капитан покинул укрывавший его кустарник. Перед ним взлетел фонтан земли, полетели камни. Качаясь, он поставил одну ногу рядом с другой. «Что я наделал?» — спрашивал он себя. Никаких ясных мыслей, лишь обрывки вопросов разрывали его затуманенное сознание. Постоянно возвращалось одно и то же понятие: «справедливость». Он не мог сказать, что понимает под ним.
На пути ему попался кусок проволоки. Он споткнулся и упал. Лежа на земле, он взглянул на высоту в другой перспективе. От волнистых долин отражался свет. Воронки от снарядов образовывали живописные вулканы. Насколько хватал его взгляд, он не видел ничего печального. Лужи с протоками казались ему озерами. Вопрос о справедливости был решен. Есть разные перспективы, отметил он про себя. Когда он снова поднялся, то нашептывал себе эту мысль. Слова звучали как научное положение. Неясно он вспомнил, что эта мудрость стара. По своей косности он так и не нашел ей применения. Надо пытаться все примечать. Мысли приходят к нему сами. Он так много упустил.
Он выпрямился и пошел дальше. Те из живых точек, что еще не пропали, добрались до гребня высоты. Единственными движущимися объектами на равнине был он и пролетавшие куски металла.
На пути ему попались брошенные носилки. Возник соблазн присесть на них, посмотреть, что будет дальше. Попадет ли в него, наконец, какой-нибудь осколок. Но на носилках он заметил запекшуюся кровь. Крови ему было достаточно. Было бы лучше, если ему в спину попадет пуля. Его спина — хорошая цель.
Он шел все медленнее. Хорошо отказаться от страха. Теперь, когда он знает достаточно, ему не надо бегать, чтобы спасти свою жизнь. Будут ему дарованы несколько лет или один день — что с того?
Наконец прилетела пуля. Ему не было больно. Он почувствовал лишь легкий удар в спину. Высота, покореженная мачта, краснота неба погрузились во мрак. Он упал в воронку. Лицом в землю. Вода затекла ему в рот. Последняя мысль его была: «Это справедливость?»
XIV
Когда посыльный очнулся от сна, была уже ночь. Перевязочный пункт казался покинутым. Только из одной палатки доносились чужие голоса и пьяный смех. Посыльному было холодно. Его босые ноги закоченели. Шинель, пахнувшая дезинфекцией, покрывала лишь половину тела. Где-то вдали в небе играли ракеты. Он понял, что его никто не охраняет, и захотел подняться. Послышались шаги. Он натянул шинель на голову. Шаги приблизились. Кто-то остановился перед ним. Он затаил дыхание. Сразу же вернулась боль в затылке. В груди горело. Его охватил страх. Чья-то рука нащупала его шинель и потянула.
— Зощенко? — прошептал женский голос, звучавший как рыдание.
