(отправлено Памеле Лёффлер)
Кажется, мы зашли в тупик: взаимное непонимание, как следствие нпи (недостаточной предварительной информации). Ты протестуешь против всего, что я говорю. Ты безрассудна. У меня сложилось впечатление, что вы обе объединились против меня. Также вижу, что С. полностью тебе доверяет, причем — в ущерб мне. Я действительно сказал ей, что ты щедра, каковой ты всегда и была.
Моей ошибкой, думаю, было то, что я посоветовал ей уничтожить мои письма. Это глупо, поскольку в них не говорилось ничего предосудительного: уверен, ты бы с этим согласилась, прочитав их. Но должно быть, они сбили ее с толку, так что теперь она воображает, будто я использовал ее как «пешку» в своем собственном «финансовом планировании». Тебе должно быть ясно, что эти аргументы неоправданны. Если тебе не ясно, я с этим ничего поделать не могу, и это не имеет значения.
Получил короткое послание от Флоренс — первое как минимум за пятнадцать лет. Она хочет уведомить меня, как отлично проводила время с тобой и как ей понравилась Сью. Полюбила климат, пейзаж, пикники, купание, но случайно позабыла и слово сказать, что кто-то болен и прикован к постели. По ее словам, вы всюду ходили вместе, и это было великолепно. Изрядно расходится с официальной версией.
(отправлено Памеле Лёффлер)
Несколько посмертных соображений. Можешь сообщить Сью, что я написал ее тетке Эмили Уэст (которая стала ее опекуншей после смерти родителей) и сообщил, что племянница бросила колледж и поселилась на Гавайях, где ее и можно отыскать. Я также связался с адвокатом в Нью-Йорке и известил его, что мои финансовые обязательства перед Сьюзан Чоат прекратились с завершением ее академической карьеры, и попросил прекратить какие-либо отчисления в дальнейшем.
Что же касается возможности написать непосредственно Сью, не вижу в этом смысла. Она ясно дала понять, что не хочет от меня ничего слышать. Что мне сказать в таком случае? «Надеюсь, ты не будешь сожалеть о своем решении»? Как ты мне сообщила, она уже подозревает, что я ее выбор не одобряю, так что все, что бы я ни сказал, превратит подозрение в убежденность. Трудно было бы уверить ее, что я не возражаю против того, как она поступит. Ей, возможно, приятно воображать, что я скандализирован ее поведением: так она получит больше удовольствия. Она ожидает, что я недоволен тем, что все вышло не так, как я предполагал. Но это лишь потому, что она меня не знает. Возможно, из-за моего архаичного эпистолярного стиля она вообразила, что я предвзятый и неуступчивый старый дурак.
В любом случае, пожалуйста, поверь мне, что она может влюбиться в японского механика из гаража, спать с тобой и выйти замуж за орангутанга, и мне это будет одинаково безразлично. Жизнь слишком коротка, чтобы затевать склоку.
1987
переводчик: Дмитрий Волчек
Ужин у сэра Найджела
В те времена в городе существовало два жестко разделенных социальным барьером мира — марокканцы и европейцы, причем последние во всех смыслах воспринимали первых как прислугу. Обычно европейское хозяйство обсуживали пять-шесть марокканцев. В большом доме, разумеется, требовалось гораздо больше, и к туземной рабочей силе обычно добавлялись европейский повар, экономка и шофер. Непостижимым исключением, согласно местным слухам, был дом сэра Найджела Ренфру: ему явно был необходим большой штат прислуги, однако говорили, что он обзавелся лишь одним слугой и служанкой. Эта аномалия безустанно обсуждалась в британской колонии, и доходили смутные слухи, что спартанское ограничение прислуги у сэра Найджела объясняется не просто скаредностью.
Год его прибытия в Танжер точно не известен; вроде бы, это случилось сразу после окончания Второй мировой войны. Наверняка он привез с собой изрядное состояние (законно или, что вероятнее, тайно), поскольку, не теряя времени, принялся строить большие многоквартирные дома на тогдашних городских окраинах. Вряд ли хоть одна из этих строек окупилась, ведь по всему городу пустовали десятки квартир.
Первые прямые свидетельства о сэре Найджеле дошли до меня от двух английских знакомых, приглашенных к нему на обед. Они дожидались его полтора часа, и, появившись наконец, он не попросил прощения и не предоставил никаких объяснений; после этого они еще полчаса ожидали, когда единственный слуга накроет стол и принесет еду. Их рассказ об этом испытании был лаконичен: они сошлись на том, что сэр Найджел «невыносим». Насколько мне известно, ни один больше не посещал его дом. Но это не удержало меня два или три года спустя, и вместе с группой британских и канадских журналистов я принял приглашение на ужин у сэра Найджела.
Нам пришлось оставить машины вдали от дома и пройти по неухоженному пастбищу, где бродили овцы. Было еще светло, но я поинтересовался вслух, как мы отыщем обратную дорогу в темноте. У одного журналиста очень кстати оказался с собой фонарик.
Затрапезный вид сэра Найджела удивил меня. Коротышка, очень худой, с морщинистым лицом и бесцветными глазками, посаженными совсем близко. Он уселся между двумя корреспондентами, которых явно хорошо знал, и разговаривал с ними, не обращая внимания на остальных. Я разглядывал его лицо и понял, что он не способен улыбнуться или не выглядеть постоянно недовольным. Он излучал враждебность, и гости это почувствовали: они перестали разговаривать друг с другом и сидели молча, прислушиваясь к скрипучему голосу хозяина.
Черный слуга принес виски, содовую и лед. Когда он вышел, сэр Найджел взмахнул руками:
— Видали? Я привез его с Занзибара. Это мой повар, дворецкий и садовник. Пять ваших мавров будут делать ту же работу. Шайка ленивых пидоров — слоняются, курят трубки и клянчат жратву. Никчемные мрази. — Он уставился на нас, словно подозревая, что мы — замаскированные марокканцы, и я заметил, что он уже пьян.
На полу в сумрачной части комнаты стояли несколько барабанов разных очертаний и размеров, обтянутые шкурами зебр. Надеясь подать иную тему для разговора, я спросил сэра Найджела, привезены ли они тоже с Занзибара. Бросив на меня взгляд, полный острой неприязни и презрения, он буркнул только: «У меня там дом» и вновь принялся проклинать марокканцев.
О самом ужине помню только, что мы ели, сидя по трое на низких скамеечках за тремя низкими столиками, и чем дальше, тем возбужденнее становился наш хозяин. Он позабыл марокканцев и теперь осыпал проклятиями и непристойностями французов и испанцев. Они понятия не имеют, как управлять колонией или укрощать тупых и вялых туземцев. У меня возникла ни чем не подкрепленная уверенность, что нарастающий раж нашего Амфитриона объясняется его решением втянуть нас в какую-то пакость.
— Слушайте, он не в себе, — шепнул я сидевшему рядом канадцу. Тот кивнул, не отрывая взгляда от злобного лица.
Когда занзибарец принес фрукты, сэр Найджел вскочил.
— Через минуту, — крикнул он, — вы увидите такое, чего никогда не забудете, клянусь Богом. И помните: они сами согласились прийти.
С этими словами он выбежал из комнаты, а мы обменялись взглядами.
