Книга Заколдованная Элла - Гейл Карсон Ливайн

В письме я решила сделать ставку на отцовскую гордость и описала именно тот эпизод, который оскорбит его сильнее всего, — как меня заставили топить камин при всех придворных.

Неужели им не совестно так со мной обращаться?! Ты же сам сказал им, что ко мне должны относиться с уважением! А они мной помыкают, и чем чернее и грязнее работа, тем лучше.

Отец, прошу тебя, возвращайся домой. Очень многие купцы ведут дела, не покидая Фрелла, почему ты не можешь? Пожалуйста, приезжай. Я без тебя пропадаю. Ты же знаешь, я бы не стала тебя беспокоить по пустякам. Приезжай как можно скорее. Я считаю дни до твоего возвращения.

Твоя дочь Элла

Отправить письмо я попросила Мэнди. Может, оно догонит отца в дороге. Кучер почтовой кареты знал сэра Питера. Может, отец получит мое письмо даже раньше, чем Чар. Может, вернется через несколько дней.

А пока я его не увижу или не получу от него весточку, придется терпеть. Я старалась пореже попадаться на глаза мачехе и сестрицам, и чем дольше я работала судомойкой и чем грязнее становилась, тем меньше меня мучили мамочка Ольга и Хетти. Видимо, они считали, что мой неряшливый вид — убедительное доказательство глубины моего падения.

Однако спастись от Оливии было невозможно — только прятаться. Самым надежным убежищем служила библиотека. Просиживать там подолгу я не отваживалась, зато иногда урывала полчасика, чтобы почитать пыльные тома мамочки Ольги. Искать меня в библиотеке никому не приходило в голову, а прийти ради собственного удовольствия — тем более.

Сама не знаю, какого письма я ждала больше — от отца или от Чара. Я все время думала о Чаре и отчаянно скучала по разговорам с ним. Если в голову приходило что-нибудь смешное, я хотела проверить на нем, хорошая ли это шутка. Если что-то серьезное — спросить его мнения.

Письма от отца я не могла дождаться несколько месяцев, зато ответ от Чара пришел всего через десять дней после того, как я написала ему. И первые полгода, которые он провел в Айорте, мы постоянно переписывались, — а от отца не было ни слуху ни духу.

Как я и просила, Чар посылал письма Мэнди: та намекнула всем, что завела воздыхателя. Хетти с мамочкой Ольгой эта романтическая история очень забавляла, но я так и не смогла уяснить себе, чем она смешнее и нелепее истории самой матушки Ольги и моего отца.

Почерк у Чара был крупный и круглый, буквы расставлены через равные промежутки, все соединения тщательно прописаны — не чета моим угловатым каракулям. По почерку Чара было видно, что он искренний и уравновешенный, а по моему, как частенько говаривала Арейда, — что я пылкая, с богатым воображением и вечно куда-то спешу.

Дорогая Элла!

Меня переименовали. Здесь меня называют Эчарманти — не имя, а чих какой-то. Выговорить «Чар» ни у кого не получается, уговорить называть себя «Эчари» я не могу. Здесь все очень вежливые. Самая частая фраза — «С вашего позволения»; да что там, больше никто ничего и не говорит.

Айортийцы сначала думают, а уж потом говорят — и зачастую после длительных размышлений приходят к выводу, что сказать, собственно, и нечего. В айортийском парламенте громче всех выступают мухи. А если случайно залетит пчела, все глохнут.

Я стосковался по нормальному разговору. Простые айортийцы иногда любят поговорить, но придворные немы как рыбы. Они добрые. Они часто улыбаются. Но разговор для них — одно слово, в крайнем случае фраза. Законченное предложение они выдавливают раз в неделю. А в день рождения дарят миру целый абзац.

Сначала я трещал без умолку, лишь бы заполнить неловкие паузы. В ответ мне улыбались, кланялись, строили задумчивые лица, пожимали плечами и редко-редко говорили: «Пожалуй, да, с вашего позволения».

Сегодня утром я перехватил в саду герцога Андонского. Тронул его за плечо в знак приветствия. Он дружески кивнул. Мысленно я сказал: «Чудесные цветы. Вот эти растут и в Киррии, а вот тех я никогда не видел. Как они называются?»

И я живо представил себе, как он мне ответит — назовет цветок, скажет, что это любимый цветок королевы, и радушно предложит пакетик семян.

Но если бы я и в самом деле спросил его про цветы, он бы, скорее всего, двинулся дальше, будто не слышал. И подумал бы: «Зачем этот принц портит прекрасный денек своей болтовней? Если я не стану ему отвечать, он получит возможность подышать свежим воздухом, погреться на ласковом солнышке, послушать шелест листвы. Может быть, он уже жалеет, что задал вопрос. А может быть, полагает, что с моей стороны неучтиво промолчать. Однако если я заговорю сейчас, то могу испугать его, если он погружен в свои мысли. Которое из двух зол мне выбрать? Большее зло — если он сочтет меня неучтивым. Придется заговорить».

Но вот беда: он так изнурен раздумьями, что в силах выговорить одно-единственное слово — название цветка.

Ну и чепуху я пишу. Я-то рассчитывал в первом же послании ослепить тебя великолепным слогом, но, похоже, с этим придется подождать до второго письма.

Воображаемые разговоры я обычно веду отнюдь не с герцогом. А с тобой.

Я прекрасно представляю себе, что сказал бы, будь я во Фрелле. Я бы раза три сказал тебе, как рад тебя видеть. Я поведал бы тебе куда больше об Айорте — и куда меньше сетовал и жаловался — и обязательно описал бы, как мы сюда добирались, особенно случай, когда одна вьючная лошадь шарахнулась от кролика и понесла. Но тут я, вероятно, превратился бы в айортийца и умолк — и только улыбался бы, глядя на тебя.

Понимаешь, я теряюсь в догадках, что ты мне ответишь. Ты все время норовишь меня удивить. Мне это нравится, но я бы, наверное, не так сильно скучал по тебе, если бы мог вполне верить твоим ответам. В чем состоит лекарство от тоски, гадать не приходится. Пиши мне еще — и поскорее. И еще — и еще скорее.

Твой добрый-добрый друг

Чар

В своем ответе я обеспечила ему нормальный разговор.

Привет! Как поживаешь? Сегодня чудная погода. Правда, крестьяне предсказывают дожди. Говорят, вороны больно уж раскаркались. Впрочем, и от сырой погоды много пользы. Нельзя же, чтобы всегда было только солнечно. Такова жизнь, верно? А жаль. Вот было бы славно! Никаких огорчений, никаких резких слов. Не правда ли, мои принц? Но у тебя при твоем уме и образовании наверняка хватает здравомыслия понимать, что так не бывает…

Ну вот, по-моему, такой лошадиной дозы светской болтовни вполне хватит, чтобы исцелить тебя от тоски по разговорам.

Тут я застопорилась. Что рассказать ему? О том, как меня сделали служанкой, писать нельзя: невозможно объяснить, почему я слушаюсь мамочку Ольгу, не упомянув о проклятии. Тут я вспомнила: недавно мамочка Ольга устроила бал. Я написала про него — опустив одну мелочь: мое участие в празднике сводилось к тому, что я убирала грязные тарелки со стола с закусками.