Чижик сегодня был рассеян. Я насчитала три симптома.
• Он так и забыл натолочь мне подпечный гриб.
• Он два раза переспросил, почему я считаю, что кашель у господина Киана какой-то странный.
• Каждый раз, когда я на него глядела, он облизывал губы, хотя с них так ничего и не сорвалось – к вящей моей досаде.
Надо будет сделать ему мазь от цыпок.
Мы с Чижиком привыкли проводить вместе дни напролет за работой и болтовней в моей аптеке (в углу маминой кухни), но сегодня он словно нарочно решил испортить нам все удовольствие. Мы старинные друзья, хотя нам только-только исполнилось пятнадцать.
– Чижик, что ты заметил по дороге?
– Хромая нога. Жуткий чих. Паралич. Один господин споткнулся на ровном месте. – Он перечислил улицы: – Болотная… где живет чих, не знаю, извини… Погорелая и Западнобережная.
– Ты просто чудо!
От Чижика ничего не укроется. Для знахарки не друг, а сущий клад. Всех в округе знает, помнит, кто где живет, и за версту видит симптомы, как, впрочем, и красоту, которая меня, увы, интересует меньше. Он приходил каждый день до полудня, после того, как подобьет счета по разным делам, что вели его родители. Если уж ему поручали сводить баланс, все сходилось до последнего грошика.
Его наблюдения принесли мне половину больных. Он рассказывал мне, кто чем страдает, а я их разыскивала. Целительство – мое призвание и мое счастье.
– Спасибо. – Я погладила его по руке. Он покраснел. Чижик не из тех, кто часто краснеет. И румянец какой-то слишком яркий. – У тебя опять мигрень?
Он пожал плечами:
– Может быть.
Румянец поблек.
– Может быть, – усмехнулась я, – мне тебя полечить?
Румянец вспыхнул снова.
– У тебя жар?
– Нет!
Мое жаропонижающее – отвар угрюм-дерева – было горькое-прегорькое.
– Отвар угрюм-дерева и принимать не обязательно, – улыбнулся он, – больные вылечиваются от одной мысли о нем!
– Хороший знахарь всегда знает, – улыбнулась я в ответ, – когда можно просто припугнуть лекарством, а когда приходится силой разжимать зубы.
Миг – и мы заговорили разом:
– Эви! – выпалил он.
– Чижик! – выпалила я.
Ага. Наконец-то он выложит, что у него на душе.
Но он уперся – мол, говори первая, – а я не стала возражать. Ничего, у нас еще полно времени – до самого вечера.
Я полезла в шкафчик за бальзамом из чернокорня – великолепное средство от мигрени.
– Сядь.
Он сел на мою табуретку и уставился на меня снизу вверх. Я любовалась им с тем чувством, какое бывает у всякой мастерицы, когда она видит, что работа ей удалась. Золотистая, как орешек, кожа Чижика лучилась здоровьем (и румянцем). Карие глаза сияли.
– Увидел бы ты сам себя на улице, Чижик, тебе нечего было бы мне рассказывать. Мигрень снаружи не видно.
– А ты здоровых и не замечаешь – для тебя только больные существуют.
Я взяла капельку бальзама – больше и не нужно. И начала втирать ему в виски кончиками пальцев, круговыми движениями, строго против часовой стрелки.
– Ты все равно мне друг. Как мне повезло, что ты еще и хрупкого здоровья и мои назначения тебе нравятся!
Когда нам было одиннадцать, я вылечила ему сломанную лодыжку. До этого я лечила только птиц, зайцев и мышей. А потом я избавила его от болей в животе, смягчила мигрень, прекратила приступы лихорадки, а стоило ему только подумать, будто он заболел, вливала в него полные ложки противных снадобий.
Постепенно у меня набралось больше больных, но я всегда буду ему благодарна: ведь он был первым.
Чижик глубоко вздохнул. Либо мигрень отступала, либо просто вздохнул. А если просто вздохнул, то почему?
– Что ты хотела спросить, Эви?
Ах да.
– Чижик, скажи, тебе не кажется, что я странненькая?
– Нет!
– Кто еще из моих ровесниц хочет только одного – ухаживать за больными? – Я продолжала втирать мазь. – От кого еще по меньшей мере раз в неделю несет камфарой?
– А то и чем похуже, – серьезно отозвался он.
– Свиным пузырем! – подтвердила я. Воняет мерзко, зато нет лучшей припарки, если растянешь ногу. – На меня никто и взглянуть не захочет! Такую странненькую позовут, только когда кто-нибудь заболеет.
Он поднял бровь.
– Некоторые девушки ведут себя приветливее на праздниках, на танцах или даже… – Он поднял обе брови и громко прошептал: – На балах!
Я на таких сборищах держалась тише воды ниже травы.
– Лучше уж искать симптомы, чем болтать и танцевать.
Впрочем, танцевать я любила.
– Как мигрень? – поинтересовалась я, убрав руки.
– Лучше, но не совсем прошла.
Я снова начала тереть ему виски.
– Ты не чудачка. Ты удивительная. – Чижик соскользнул с табурета. – Эви!
Ну наконец-то.
Кто-то постучал во входную дверь. Открыть мог бы и Руперт, наш работник, но молотили так, что было ясно: дело срочное.
– Чижик…
– Иди открой.
Я поставила бальзам на стол.
И хорошо, что открыла: Убииг, десятилетний малыш-великан, в нашу дверь не пролезал. Он так плакал, что с трудом рассказал нам свою историю. Его мать, фермерша Аидиу, повздорила с огром. Она осталась жива только потому, что ее охотничий пес, Экси, перегрыз огру глотку, не дав тому и слова сказать. И все же огр перед смертью успел подманить ее настолько, что распорол ей ногу. У огров такие прелестные голоса и такие сладкие речи, что они могут уговорить человека сделать все, что угодно.
Я ринулась обратно в аптеку, крича через плечо:
– У меня есть лекарства! Подожди! Я быстро!
Если рану не лечить, Аидиу умрет. Не знаю, что собирался сказать Чижик, но ему придется подождать.
Я сообщила Чижику, что стряслось, пока пристраивала в свою знахарскую корзинку горшочек с медом. Куда запропастился сверток с куркумой? А, вот же он. Теперь еще фляжку с уксусом…
Пахнуло сиренью.
Я обернулась и от изумления забыла обо всем. За спиной у Чижика стояла какая-то женщина. Как она попала сюда, а я и не услышала?
Не женщина, а прямо воплощение красоты и здоровья: золотые волосы, ниспадавшие на пышные плечи, гранатовые губы, синие глаза и кожа гладкая, будто лепесток.
