себя он старался достойно, но почему-то так и не мог найти понимания среди мужчин: они подозрительно замолкали при его появлении, и осман чувствовал глухую обиду, которая стиралась лишь работой. Иногда в птичник заглядывали и господа, с любопытством осматривая османа сквозь круглые стеклышки на тонкой позолоченной палке; они часто говорили на непонятном ему языке, особым образом похохатывали и иногда заставляли Диджле рассказывать его историю. Вначале он думал, что им это интересно, и говорил вдохновенно, как мог, но потом заметил, как они перемигиваются и улыбаются, когда он с нежностью вспоминал сестру и мать, и с тех пор говорил сухо и кратко. О половине своей влашской крови он не упоминал; для господ влахи были хуже грязи под ногами, да и самому Диджле они не слишком нравились. Некоторые из них стелились перед господами на земле, выполняя самую грязную работу на дворе, и отличались порой бессмысленной жестокостью к слабым: птенцам, беспомощным животным, а иногда и к детям.
София приходила к нему каждый день, когда могла выкроить время, и она была лишь одной, кого Диджле рад был видеть. Девица болтала о своих мыслях, делах, прочитанных книгах, пока он работал, а ее служанка задремывала, прислонившись к стене птичника. Его все еще тянуло к баронессе, и оттого он был и рад, и одновременно печален, потому что разница между ними была велика, а у Диджле не было ничего, чтобы он мог предложить в выкуп за невесту. Он удивлялся той свободе, которой она беззастенчиво пользовалась, возможности ходить повсюду и помыкать любым слугой, пусть даже это был личный смотритель фон Бокка-аги. Во второй половине дня София звала его на прогулку, и Диджле должен был неотступно следовать за ней, пока девица развлекалась вольной беседой с подругами или кавалерами, собирать для нее цветы и прогонять попрошаек, если те будут слишком назойливы. Диджле чувствовал себя джинном, пленником лампы, который не смеет ослушаться приказа ее владельца, но ничему не перечил и заботился о маленькой госпоже, как мог. Мужчины в этой стране не были похожи на мужчин – дородность не ценилась, бороды никто не носил, о степенности и неспешных мудрых разговорах не шло и речи! Многие из здешних скрывали свой цвет лица под толстым слоем краски, клеили мушки на язвочки от дурных болезней, носили длинные волосы, румянились и красили губы, точно девочки, которые готовятся стать женами, и если бы не одежда – ни Диджле, ни кто иной никогда бы не отличил женщин от мужчин. Один из таких женоподобных каждый день навещал баронессу и развлекал ее беседой своим вкрадчивым, кошачьим голосом, и Диджле искренне негодовал, когда София пряталась за веером и жалобно взглядывала на него, словно искала помощи против этого юнца. Но она ничего не приказывала, и осман был беспомощен помочь ей; бедная хозяйка мучилась, принимая этого негодяя. Ему же все было нипочем, он вертелся и кланялся, юркий, точно богомол, и иной раз подходил к ней слишком близко. Такого нарушения правил Диджле терпеть не мог, и тогда он становился между ними, положив руку на эфес кинжала, заткнутого за пояс. Юноша быстро скисал, а София смотрела на своего верного стража с нежностью и восхищением.
Этот неприятный человек, вьющийся вокруг баронессы, и стал причиной его падения. В последнее время София часто гоняла Диджле по мелким поручениям: так, она капризничала, чтобы он нашел для нее молодой садовой земляники в теплице, чтобы собрал букет цветов, но не каких-то там, а обязательно лиловых, или ей казалось, что за ними кто-то подсматривает, и тогда осман должен был пойти и проверить, нет ли кого в саду… Удивительным образом эти поручения появлялись и множились только во время присутствия разодетого в пух и прах кавалера, но Диджле не придавал этому значения и тщательно выполнял каждое распоряжение, каждый знак доверия хозяйки, пусть земляники она ела совсем чуть-чуть, цветы оставались увядать в беседке, а за забором никогда никого не было. В тот день, когда произошел тот печальный случай, София распорядилась, чтобы он принес ей из дома платок на плечи, и Диджле покорно отправился выполнять ее приказание, хоть и чувствовал себя евнухом, который обречен жить среди женщин и от них же страдать. На полпути он понял, что она не уточнила, какой именно платок ей нужен, и поскольку пререкаться со служанкой, которая начала бы потешаться над ним, Диджле не хотелось, он вернулся назад. Картина, что предстала его взору, была поистине ужасна и развратна: баронесса и ее кавалер сидели на траве, и одной рукой этот грешник обнимал Софию за талию, а второй держал ее ладонь. Он осторожно целовал баронессу в щеку, и в первый момент Диджле обомлел от подобного распутства, а потом кипящий гнев на распутника поднялся изнутри него. В два прыжка он оказался рядом с ними и отшвырнул негодяя, одновременно вытаскивая кинжал. Юнец было взялся за шпагу, но София велела ему бежать, и тот, глядя на разъяренного османа, послушался. Бегал он хорошо, и только потому Диджле его не догнал сразу, чтобы тот кровью заплатил за оскорбление. Как назло, именно в тот день повар-француз приготовил фон Бокку-аге великолепный трехслойный торт, украшенный цукатами и марципаном, и именно в тот миг, когда его выносили, чтобы подать, беглец сбил с ног слугу, и вместе с османом они устроили кучу-малу на полу среди сладкого бисквита, пропитанного ромом, и масляного крема со сливками.
Разразился скандал. Фон Бокк-ага негодовал на всех: на Диджле, на юнца, на Софию, на нерасторопных слуг, на кондитера; все они, по его словам, опозорили его перед гостями. Юнец требовал сатисфакции, чтобы бешеного османа высекли до полусмерти и возместили ему самому стоимость платья, парика и потраченного здоровья. София попыталась вступиться за Диджле, но хозяин велел запереть девицу в ее комнате, чтобы она не отвлекала его от правосудия. Сам же Диджле угрюмо молчал. Он был прав, знал об этом, не желал отступать от правды, но при этом не смел возражать благодетелю, который дал ему кров и пищу. Фон Бокк-ага велел выдать ему десять ударов палкой по спине и запер в чулан до рассвета, чтобы осман подумал о содеянном и раскаялся нести «свои варварские обычаи» в общество людей развитых и цивилизованных. Что такое «варварские обычаи» Диджле не понял, как и половину отповеди, которая касалась не привычных вещей, а каких-то далеких и
