произнес он. – У меня родители… проблемные, скажем так. Может, и живы до сих пор, не знаю. Меня бабка растила. Ну, голодом, конечно, не морила, а так… – рассказывал Артем очень просто, легко, словно он действительно знал Катю уже много лет. – В общем, в приют меня не сдала, и на том спасибо! На улице, короче, вырос. Когда умерла, я уже в техникуме учился. Тут война. Мы с пацанами сразу и пошли. Из моего двора нас четверо ушло. Я с Петровки! – быстро объяснил он. – Так вот отца твоего и встретил…
Катя слушала и внимательно изучала его широкое, очень простое, смешливое лицо. Чем-то он даже напоминал ей дядю Славу – только у того, в его задорном, хулиганском взгляде всегда таилась железная уверенность и полное спокойствие, а у этого парня – какая-то детская растерянность. Он, наверное, был старше Кати года на два-три, не больше. Но под глазами Артема глубокими бороздами уже пролегли морщины – следствие то ли его веселого бесшабашного характера, то ли палящего донецкого солнца и степного ветра. Хотя, скорее всего, конечно, войны. И его русая голова на висках начала светлеть.
– И ведь такое рубилово было страшное, не продохнуть! – оживленно продолжал Артем. – А твой папа пять минут, да найдет, и давай сразу тебе писать! – улыбнулся он Кате. – И как-то ему руку посекло, очень сильно, и он меня подозвал так тихо и попросил на телефоне текст набрать… Я ведь до сих пор его наизусть помню, слово в слово! Просто как в память впечатался… «Милый ребенок, со мной все хорошо. Не переживай. Не подходи к окнам. Тетя Дина пишет, что ты ничего не ешь…»
Катя от изумления отвела взгляд и уставилась себе в колени.
– Сам пишу, а пальцы трясутся. Отец твой, наверное, подумал, что от страха или там от холода… А у меня внутри… – голос у парня вдруг сорвался и он несколько секунд не мог говорить. – Внутри, знаешь, как мясорубкой все! Меня же никто в жизни не любил. Вообще никогда. И так это обидно вдруг стало…
Они очень долго ехали молча. Да Катя и понимала, что вряд ли найдет какие-то умные, подходящие сейчас слова, поэтому даже не пыталась поддержать разговор.
– Потом, через пару лет, случайно услышал, что Капитан с дочкой опять куда-то едут, – сдавленным голосом заговорил наконец Артем. – И, представляешь, специально даже припарковался в вашем дворе, смотрел, как вы собираетесь в дорогу, – снова улыбнулся он Кате. – И тут, понимаешь, как-то подумал: а ведь у меня тоже может быть дочка! И если будет, мы же с ней тоже можем куда-нибудь поехать. Я-то сам нигде, кроме Ростова, не был. А вот если родится дочка, то расшибусь, но отвезу ее и в Крым, и в Сочи, и на Байкал с ней вместе поедем! Я почему-то очень на Байкал хочу! И меня тогда, знаешь, как-то отпустило…
Когда они были в центре города, солнце уже садилось за горизонт и бликовало в окнах домов, наполняя улицу Артема мягким вечерним светом. И лицо самого Артема тоже становилось мягче, спокойнее.
– Я только из-за этой мысли потом, может быть, и выжил. Когда так сильно подорвался, – тихо сказал он. – Лежал тогда и думал: ребенку же все равно, что папа наполовину деревянный или там металлический? Правда?
– Правда, – согласилась Катя.
– У меня через месяц свадьба, – вдруг расплылся он в счастливой улыбке.
– Да? – в ответ улыбнулась она.
– Ага! Думали с Любой, конечно, подождать. Все мои пацаны сейчас воюют, не до того как-то. Но у нас эти… – застенчиво рассмеялся он. – Обстоятельства!
– Ребенок? – спросила Катя. – И кто будет?
– Дочка, естественно! – удивленно пожал он плечами и снова засмеялся. – Я так даже и не сомневался! И Люба говорит, что это очень хорошо, что девочки к миру рождаются. Говорит, в четырнадцатом и пятнадцатом у всех одни только парни рождались.
– Да, я тоже об этом слышала… – задумалась Катя. – А как назовете?
– Люба хочет Викой. Я говорю: да что такое, сейчас у всех Вики. Победить, блин, еще не успели, а одни Виктории вокруг. Давай, говорю, лучше Катей назовем, – весело подмигнул он. – А она: нет, я Вику хочу! В общем, мы с ней еще это… дискутируем.
Катя смущенно улыбнулась, а машина Артема тем временем въехала в ее двор. Она вдруг вспомнила, что тогда, после референдума, они с папой тоже припарковались именно в этом месте. А тот проклятый черный джип стоял метрах в двадцати, у самого подъезда.
– Сейчас даже думаю, может, это и хорошо, что у меня тогда никого из родных не было, – едва слышно произнес Артем. – Когда война, страшно, когда кто-то есть…
– Да, это очень страшно, – подтвердила она.
– Слушай, а придешь к нам на свадьбу? – вдруг сказал он тоном, каким несчастливый ребенок просит у жадных родителей игрушку, уже не веря в их доброту.
– Приду, – сразу же ответила ему Катя.
– Честно? – обрадовался Артем и от неожиданности даже покраснел. – Но у нас, конечно, все по-скромному будет, ничего такого… Сейчас же каждую копейку туда, пацанам, отправляем… Нет, правда придешь? – с надеждой посмотрел он на Катю.
– Правда приду, – твердо пообещала она. – Я вообще ни разу в жизни на свадьбе не была!
– Хорошо, тогда решили… – довольно улыбнулся он, но тут же взгляд его стал очень серьезным, грустным, почти больным. – А из-за брата, Кать, ты так уж не убивайся! Ну чего тут поделаешь? Вот у меня друг есть хороший, из-под Луганска парень. Так у него сестра родная взяла и туда уехала. Замуж вышла за «айдаровца»[9]… А у них двоюродного брата «айдаровцы» запытали. Как это можно? – пристально смотрел он на Катю.
– Не знаю, – честно ответила она.
– И я не знаю, – удивленно пожал он плечами. – А вот бывают в жизни такие… канделябры.
Он помахал ей рукой на прощанье и быстро уехал. А Катя шла к своей серой многоэтажке через тихий зеленый двор, через пустую детскую площадку, и от боли не могла даже плакать.
В воскресенье тетя Дина все утро суетилась на кухне. Катя стояла у окна и взбивала яичный белок венчиком. В этот день они всегда вспоминали дядю Равиля. Только в четырнадцатом не смогли. А так у Дины, в ее маленькой однокомнатной квартире, в середине мая всегда собирались шахтеры и их жены. Но вот уже второй год подряд – одни только жены.
Равиль погиб много лет назад, задолго до войны, но сейчас Кате он казался первой ее жертвой, первым павшим. Почему, она и
