Официант, который как раз подошел к нам с подносом, застывает на миг. Потом расставляет на столике чайник, чашки. Десерт.
– Поздравляю, – говорит он весело.
– Спасибо, – отвечаю сухо. Жду, пока уйдет, затем снова смотрю на Юлю. Говорю чуть тише: – Я понимаю, что ты эмоциональная, я сам вчера впал в какую–то панику и нажрался в хлам в пацанами с завода каким–то паленым самогоном... Пздц, но это ладно. Поныли и хватит. Нам нужен четкий список того, что понадобится тебе и ребенку в ближайший, скажем, хотя бы год. И расценки — что сколько стоит.
– Список покупок? – уточняет Юля, встрепенувшись.
– Да. Мы отметим, что у нас есть, что купим, а на что не хватает. Тогда уже будем думать конкретно и по факту.
Юля серьезнеет. Берет салфетку, вытирает щеки. Я разливаю слабо заваренный чай, медленно опускаю в бурую жидкость кубик коричневого сахара. Наблюдаю, как он тает.
Атмосфера натянутая, но не прям тяжелая. Говорим ртом, общаемся. Острые темы обруливаем. Пока еще держимся.
– Я поняла, – заявляет Юля, став вдруг покладистой. – Тогда посижу на форумах и выпишу необходимое. Я выбрала врача по отзывам, хочу поехать на неделе встать на учет.
Киваю.
– Ты бы не мог поехать со мной?
Моргаю.
– Что?
– Боюсь, что меня все будут осуждать. Мне восемнадцать и я не замужем. Вообще–то я хотела еще в начале декабря сходить, но не решилась.
– Ладно. Только время вместе выберем. Я не всегда могу.
– Конечно! Спасибо тебе.
Она тянется, и в следующую секунду мы обнимаемся. Юля прижимается по–дружески, замирает. Ее запаха становится много. Он проникает внутрь, я реагирую. Поглаживаю ее по спине. Связаны с пятнадцати лет и на всю жизнь, блть.
Она шепчет сбивчиво:
– Спасибо, Матвей. Мне теперь намного–намного легче. Будто камень с души упал.
Прикрываю глаза. Человек так устроен, что самое простое и теплое удовольствие он получает, если несет людям радость.
Я устроен так, что когда я несу радость ей — мое удовольствие усиливается многократно. Это игла, на которую подсел еще в школе. Питающая капельница, которой дырявлю собственные вены снова и снова. Если бог есть, и он нас такими создал, то он чертов гений.
– Я думаю, тебе стоит переехать ко мне, – слышу собственный глухой голос. Почему–то уверенный.
Юля медлит, затем отстраняется. Она не выглядит расстроенной, хотя глаза красные, будто вот–вот разрыдается. Пьет чай мелкими глоточками. Молчит.
– У меня большая квартира. Знаю, что тебя смущает бабушка, но я не могу ее выселить и оставить одну. Паша свое хлебнул, когда заботился обо мне после ДТП. Одни его отношения я специально разрушил. Он заслужил покой. Пусть живет отдельно. Бабуля болеет, она будет со мной.
– Я бы... Мот, я не то имела в виду, когда говорила, что меня смущает твоя бабушка. Не в смысле, давай ее выгоним.
– Ты хотела держать перед ней марку, будто девственница. Поэтому ни разу у меня не осталась. Признаваться, что мы трахаемся, — было стремно.
Она почему–то краснеет. И молчит. Я продолжаю говорить:
– Когда появится живот, притворяться девственницей будет сложнее.
– Да это понятно всё. Просто... – вздыхает, трет лицо. Убирает волосы за уши. – Переехать к тебе — это ого–го решение!
– Я могу включать покер–фейс каждый раз, когда буду приходить к тебе и ребенку. В общем–то я уже много лет делаю вид, будто мне похер, что твои родители ко мне как к дерьму относятся. Но они будут и на тебя давить. Сама понимаешь. – Голос звучит нейтрально–отстраненно. Покер–фейс включается автоматом на этой вопросе: – Ребенка–то ты родишь от куска дерьма, получается. По их мнению. Вообще, я понимаю, почему ты упорно молчишь.
Юля спохватывается, быстро качает головой.
– Матвей, если уж мне суждено родить в девятнадцать лет, то ты единственный мужчина, от которого бы я была не против. И не впала бы в ужас.
Тысячи игл в кожу вонзаются. Таких, как бы описать правильно, шоково–лечебных. От них сперва больно, затем тепло исходит. Греет как сладкий чай. Аж вштыривает. Китайская медицина от Юлии Райденко.
– Польщен, – получается тихо.
Она поджимает губы и чуть улыбается. Берет ложечку и начинает есть десерт. Я слежу за ее движениями, пользуясь тем, что Юля увлеклась и не замечает внимания. Алые губы облизывают ложку, следом их касается острый язычок, убирая остатки крема.
Я хочу тебя. Блть, как же я всё время тебя хочу.
Сложно даже рядом сидеть. Даже во время такого разговора. Жить вместе, чую, будет весело.
Юля говорит задумчиво:
– Думаю, что тебе нужно быть готовым к тому, что мои спросят, планируешь ли ты на мне жениться.
Глава 27
Юля
Мы переглядываемся, одновременно хмуримся... а потом хохочем! Хрипло и весело! Я прижимаю салфетку к лицу, потому что некрасиво брызнула слюной. Удивительно, как этот сложный на первый взгляд вопрос разряжает обстановку.
– Вижу, у тебя настроение улучшилось. – Матвей откидывается на спинку стула, продолжая посмеиваться. Очерчивает глазами мою шею, а потом вдруг переключается на чашку с чаем. Слишком поспешно, чтобы я не обратила внимание.
Если бы мы не говорили о ребенке, я бы решила, что он хочет меня. Глупости! Ну не может он в такой ситуации думать о сексе! Да и я беременна. Вряд ли эмбрион в матке придает девушке особый магнетизм. С тех пор, как Матвей у знал о беременности, я перестала чувствовать себя привлекательной.
– Ну а что? – вытираю уголки глаз, из которых вновь брызнули слезы, теперь уже от смеха. Происходящее слишком волнительно. Мне хорошо, но при этом постоянно тянет пореветь. – А если и правда спросят? Начнут на тебя давить.
– Ага, угрожать. Стоило сделать тебе ребенка только ради этого вопроса от Виктора Арсеньевича.
Я снова смеюсь, в красках представляя себе эту картину. Бедный мой папочка. Но что поделаешь.
– Да ладно тебе, Матвей! Прекрати, всё не настолько плохо.
– Твой отец меня ненавидит. Прикол, если ребенок будет похож на меня.
Он улыбается почти мило. Почти как раньше. С ног до головы омывает дежавю, и на секунду я чувствую. Так сильно чувствую то самое счастье и любовь, которые пронизывали от макушки до кончиков пальцев в то время, когда мы были вместе.
Не знаю, что именно чувствует Матвей. Но улыбка на его губах тает как снег на ладошке. Отчаянно хочется удержать ее в памяти хотя бы ненадолго, поэтому я двигаюсь ближе, и Матвей меня обнимает, позволяя прилечь ему на грудь. Мы смотрим в окно на оживленную улицу. На подоконнике мерцают свечки. Кажется, что наступила глубокая ночь.
