и Соня сразу убедились, что автором их мог быть только Витя Перец, и, конечно, эти черновые записи предназначались для небезызвестного голубого ВДОДа.
Первая наша остановка — площадь Маяковского. Смотрим — мороженщица. Мы к ней бегом. Какие вафельные стаканчики вкусные! Я таких никогда не ел.
А какие широкие улицы! Улица Горького — прямо, а Садовая — поперек. Синие троллейбусы, красные с желтым автобусы, разноцветные легковые мчатся по Садовой в семь рядов и в туннель ныряют; а туннель весь из серого камня, широченный, освещенный электричеством и очень красивый. А по улице Горького автомашины над туннелем поверху несутся. Люди улицу под землей переходят. А один дяденька в белой рубашке захотел на другую сторону перескочить. Он между машинами прыгает, а милиционер свистит. Вдруг дяденька на другого милиционера нарвался, руками размахивает, пустой карман выворачивает, а милиционер что-то в книжечке пишет.
Мы пошли по улице Горького. Впереди доктор, Номер Первый и Майкл, потом все мальчишки по два в ряд, потом девчонки, а сзади Люся и Магдалина Харитоновна. Как прохожие толкаются! Некогда им, что ли?
В каждом доме в нижнем этаже магазины. Самые интересные — гастрономы. Там настоящие горы из бутылок, из фруктов, из консервных банок.
А Номер Первый сказал:
«Как все изменилось! Сколько домов новых! Так бы и ходил по Москве да любовался!»
Мы опять встретили мороженщицу и купили еще по два стаканчика и Майклу дали мороженое, а он двумя лапами за стаканчик, нос — туда… и все вылизал.
Потом смотрим — памятник Пушкину темно-серого цвета. Дома кругом высокие, а Пушкин совсем маленький. Он стоит в зеленом садике, руку — за пазуху и глядит сверху на прохожих.
Вдруг одна маленькая девочка к памятнику подбежала, на ступеньку букетик белых гвоздик положила и опять убежала.
Эх, жалко, цветов не захватили! Я подошел к Пушкину, вынул из кармана красненькое яблочко и спрятал его в самую середку девочкиного букета. А Володька засмеялся. Я страшно рассердился, думал стукнуть его. Только на московских улицах драться запрещается. И опять мы купили мороженое и пошли дальше.
А доктор сказал:
«Я вас лучше переулками проведу. Так будет гораздо ближе и быстрее».
И повел. В переулках прохожих совсем мало, а дома тоже высоченные, сами переулки какие-то кривые. Доктор то сюда повернет, то туда. А мы за ним.
Номер Первый ему крикнул:
«Доктор, да вы что-то путаете!»
Я смотрю — и правда доктор стал красный, как яблочко, и все бормочет:
«Какие ненормальные переулки! Всю жизнь в Москве живу и никак их не запомню».
Номер Первый очень рассердился:
«Я в институт спешу; может, уже прочли письмо, а из-за вас только время теряю».
И нам тоже охота поскорее узнать, прочли там письмо или нет.
Да еще ни одной мороженщицы в этих переулках не видно.
А доктор никак не хочет сознаться, что заблудился, идет молчит и губы кусает. Мне бы месяц в Москве прожить — я бы всюду правильную дорогу отыскал. Пришлось нам прохожих спрашивать. Оказывается, мы совсем в другую сторону повернули. Наконец вышли на широкую улицу.
Доктор очень обрадовался и сказал:
«Я знаю про каждый дом занятную и длинную историю. Хотите, расскажу?»
А Номер Первый все нас торопит:
«Некогда, некогда, я чувствую, в том письме столько интересного. Идемте дальше».
Наконец увидели мороженщицу, снова купили, Майкла угостили.
А доктор спросил:
«Не много ли мороженого?»
А мы в ответ:
«Очень давно не ели».
Доктор сказал:
«Я очень беспокоюсь, как бы у вас животы не заболели».
Тут как раз мы увидели высокую красную кремлевскую стену, я стал на нее смотреть и сделал вид, будто этих докторских слов не услышал. Через садик мы подошли к Москве-реке. А в Золотом Бору река еще шире. Мы перешли по мосту на другую сторону.
Здесь Номер Первый сказал нам «до свидания». Он с Майклом заторопился узнавать насчет письма.
И я тоже иду и все думаю: а что в том письме написано?
Мы остановились в конце моста. Какой отсюда Кремль красивый! Но мы его давно знали. Я еще помню — в букваре есть картинка, только не раскрашенная. Над рекой кирпичная кремлевская стена с зубчиками и башни с острыми макушками. А за стеной — зеленая гора, а на горе — большой белый дворец с красным флагом, рядом — белые соборы. Как ярко горят на солнце золотые купола! А красные звезды на башнях горят еще ярче.
И опять мороженщица. Мы все ее окружили.
«Послушайте! Послушайте!» — кричали доктор и Магдалина Харитоновна.
А мы кричали: «Во рту совсем пересохло!» — и всё покупали и покупали.
Вдруг Володька как заорет и кувырком на асфальт и ногами забрыкал. И у меня в животе такая страшная боль, точно меня колышком проткнули, и в глазах сразу потемнело. Я упал, глаза закрыл, только слышу — Магдалина Харитоновна на всю улицу:
«Доктор, доктор, спасите!»
Я чуть-чуть один глаз приоткрыл и опять закрыл — пускай думают, что я умер. Доктор мне рубашку кверху и изо всей силы как начал кулаком тискать и мять живот. Ну в точности как моя мама, когда сдобное тесто в квашне месит. Сперва было ужасно больно, а потом только щекотно. Живот стал проходить. И я опять чуть-чуть один глаз открыл.
А вокруг нас целая толпа! Милиционер стоит, никого близко не пускает.
Прохожие спрашивают:
«Двух мальчиков задавили? Кто задавил? Где машина? Удрала? А номер записать успели? «Скорую помощь» вызвали?»
Вдруг страшный гудок! Я опять сквозь ресницы посмотрел. Вижу — светло-серая машина, и оттуда два доктора в белых шапочках и халатах выскочили, сумку с красным крестом и носилки тащат… Ой! Да это «скорая помощь»!
«Где раненые? Костя, давай поднимай».
Володька как завопит: «Не хочу «скорую помощь»!» — и в воздухе ногами.
А я прыг, поддернул штаны и драла: так и убежал. «Скорая помощь» уехала пустая. Все чужие люди ушли. Я подошел к нашим и узнал: Володька-то восемь стаканчиков слопал, а я сколько — не скажу.
Магдалина Харитоновна собрала всех нас и строго-настрого приказала:
