Перл.
Я смотрю на Боаза. То ли он тоже усердно молится, то ли привык находиться рядом с людьми, которые молятся, и знает, как напустить на себя благочестивый вид.
Я зажмуриваюсь и пытаюсь сделать то же самое. Я не знаю, что думать об этом боевом задании. Я толком не понимаю, в чем его суть, поэтому никак не могу заставить себя молиться за то, чтобы солдаты его выполнили. Но я соображаю, что существует что-то еще, за что я мог бы помолиться.
«Пожалуйста, — думаю я, — пусть сын Марии вернется домой целым и невредимым. Пусть он вернется домой таким, каким был до ухода в армию. Пусть он не захлопывает дверь перед матерью».
Мария встает с колен. Еще раз желает нам доброй ночи. Но теперь, прежде чем уйти, она обнимает Боаза.
Я спрашиваю у брата, не хочет ли он сыграть в карты.
Он молчит. В принципе, я его в этом не виню. Странный вопрос после того, что только что произошло в этой комнате. А у меня плоховато с переходами с одной темы на другую.
Боаз вынимает из рюкзака портативный радиоприемник, включает его и находит промежуток между станциями, чтобы звучал только треск. Затем он снимает с кровати стеганое одеяло и расстилает его на полу.
Мы выключаем свет. В темноте мне хочется поговорить с братом и задать ему тысячу разных вопросов, но я молчу.
Я здесь.
Боаз позволил мне быть здесь. И я не хочу сделать хоть что-то, что нарушило бы магию этих слов: «Как хочешь».
Когда я просыпаюсь, Боаз уже одет и собран, и я не сомневаюсь: он бы улизнул от меня, если бы не задел провод радиоприемника. Приемник упал с таким грохотом, что этот шум меня разбудил.
— Куда? — спрашиваю я.
— Вставай давай, — шипит брат. — Может, узнаешь.
Мария дает нам на дорогу сэндвичи с яичницей и провожает нас, стоя на крыльце. Она желает нам удачи.
Когда кому-то желают удачи, это значит, что эти люди куда-то направляются — к какому-то месту, где удача может пригодиться.
Когда кому-то желают удачи, это значит, что у этих людей есть цель.
Есть план. Не то что во вчерашней киношке. Есть сюжет.
Мы благодарим Марию за еду, за пирог, за ночлег, но, что бы мы ни говорили, мне кажется, что этого мало. Мы прощаемся с хозяйкой этого дома и уходим.
Часа через четыре Боаз прерывает молчание и спрашивает, не проголодался ли я.
А я почти всегда голодный. И чтобы это понять, вовсе не обязательно на меня смотреть Но если вы поставите передо мной еду — все равно какую, — можете не сомневаться, я ее съем.
Цим точно такой же.
Мы с ним говорили насчет того, что здорово бы снять реалити-шоу, где мы будем путешествовать по всему миру, заглядывать в самые дальние уголки планеты и поглощать ту еду, которой нас буду угощать. Решили, что назовем наше шоу «Съедим что угодно». Ну, конечно, детали еще надо продумать. И название можно изобрести покруче. К тому же нельзя забывать про то, что у Цима нелады с пищеварением. Но шоу могло получиться просто офигенное.
Так что да, я голодный.
И мы заходим в кафе. На вывеске написано просто «КАФЕ» — красными неоновыми буквами, а вид у этих букв такой, словно они, того и гляди, погаснут.
Так приятно наконец посидеть, хотя я в самой лучшей форме, в какой только могу быть. Бывали дни, когда я пробегал больше, чем мы прошли с утра, но устал я жутко — то ли из-за рюкзака, то ли от постоянного молчания.
Мы заказываем бургеры и молочные коктейли у немыслимо крутой официантки. Ну, то есть просто безумно крутой. Блестящие губы, искристые глаза. Волосы скреплены на макушке китайскими палочками для еды так, что эта прическа противоречит всем основам гравитации.
Ну да, и грудь у нее просто потрясающая.
Я с ходу придумываю ее историю… Приехала домой на лето из крутейшего универа, где она получает стипендию. Тихий такой, мирный универ. А изучает она молекулярную биологию. Возможно, стихи сочиняет.
— Может быть, вам еще что-нибудь принести, молодые люди? — с убийственной улыбкой интересуется официантка.
— Нет, спасибо, — отвечает Бо.
— Ну хорошо, — кивает официантка, несколько секунд она стоит и смотрит на Боаза, ожидая, что тот скажет что-нибудь еще, чтобы дать повод задержаться, но он слишком сильно задумался и не замечает девушку.
Официантка отворачивается и уносит свой блокнотик с заказами на кухню.
Боаз смотрит за окно. На усыпанную гравием автостоянку. На изредка проезжающие машины. На ворону на заборе.
Трудно не разговаривать, когда сидишь с кем-то вдвоем в ресторанной кабинке.
— Она курит, — замечаю я.
— Кто здесь курит?
— Да нет, я про нашу официантку. Она хороша. Ты так не думаешь?
— Конечно.
Боаз снова переводит взгляд на окно.
Звонит мой мобильник. Я даю отбой, видя, что звонок от Перл. Она забросает меня вопросами.
Я сую мобильник в рюкзак и вынимаю колоду карт:
— Перекинемся?
— Не-а.
Я начинаю тасовать карты. Изображаю «хвост голубя». Этому меня научил Дов. Мы когда-то играли в игру под названием «тук-тук», но это было давно. Я не могу вспомнить правила. Помню только, что Дов мухлевал. Утверждал, что он взрослый, а поэтому на его стороне преимущество.
Ворон на заборе теперь целая дюжина. Они чем-то взволнованы и громко каркают. Какая-то большая беда в Стране Ворон.
А брат и на ворон не смотрит. Куда-то еще.
— Глянь-ка на эту стаю ворон, — говорю я. — Они здорово распсиховались.
— Это убийство, — улыбается наша официантка. Она вернулась с бургерами. Девушка ставит перед нами корзинки и вынимает бутылочку кетчупа из кармана фартука. — Убийство ворон.
Похоже, я втюрился.
— Точно, — киваю я. — Так и знал. Это как стая гусей. Или прайд львов.
— Розыски медведей, — добавляет официантка.
И она снова улыбается Боазу. На этот раз он улыбается в ответ.
— И куда вы, ребята, направляетесь? — спрашивает девушка, указывая на наши рюкзаки, стоящие у стенки кабинки.
— Его спрашивайте, — киваю я на брата.
— Куда путь держишь, солдат? — улыбается официантка.
— Куда глаза глядят, — бурчит Боаз.
— А куда они глядят?
— Куда-то.
Официантка продолжает улыбаться, но уже не так радостно.
— Так, значит?
— Ага.
— Ну, спасибо за откровенность.
Она кладет на стол чек.
Может быть, было бы лучше, если бы Боаз совсем ничего не говорил.
Глава четырнадцатая
