ещё в детдоме, когда надо было делать вид, что слушаешь трепотню учителя, а в это время преспокойно размышлять о своём.
В какой-то момент Маша решила, что думает слишком громко, и испугалась.
А вдруг кто-нибудь услышит?
Но Розочка оказалась права: окинув класс рассеянным взглядом, Очкастый не обратил на Машу никакого внимания.
И она уже почти расслабилась, и даже смогла тихонько выдохнуть, как Очкастый отколол номер: вытащил из кармана какую-то коробочку с присосками и подошел к первой парте.
Присоски он налепил на лоб белобрысому мальчику, а сам стал смотреть на экранчик.
Повторил то же самое с другим мальчиком, ещё с одним и ещё…
Эльвира сказала: директор будет проверять результаты. Видать, это они и есть.
Сама Эльвира тоже сидела за партой, во втором ряду с края.
Ей лепить присоски Очкастый не стал.
Зато девочка рядом с Эльвирой, как только ей прилепили на лоб круглые чёрные резинки, вдруг резко откинулась на стуле, выгнулась дугой и засучила ногами.
Коробочка громко запищала, и от этого звука девочка выгнулась ещё сильнее, с губ её закапала слюна.
А Маша изо всех сил делала вид, что смотрит прямо перед собой. Ногти впились в сгиб локтя, прямо через комбинезон, но она этого не замечала, потому что опять, как тогда, в ящике, нестерпимо хотелось в туалет.
Как только Очкастый снял присоски с девочки, та обмякла, запрокинула голову и кажется, перестала дышать. Но это было не точно, ведь Маша видела девочку лишь краем глаза, или, говоря по-научному, пе-рифе-рийным зрением.
Очкастый повернулся к Эльвире и сказал:
— Найди человека в сером халате и приведи сюда.
Эльвира тут же поднялась и пошла к двери. На девочку она даже не взглянула, хотя та сидела рядом, на соседнем стуле.
А Очкастый перешел к следующей парте…
Время тянулось мучительно медленно.
Иногда коробочка пищала, и тогда Очкастый поднимал мальчика или девочку, и выводил на середину класса, где они также безучастно стояли и смотрели перед собой.
В судорогах никто больше не бился.
Вернулась Эльвира, за ней шел безучастный человек в сером халате.
— Унеси это вниз и утилизируй, — приказал ему Очкастый, указывая на девочку без сознания.
Подбородок у девочки был в слюне, а из ноздри показалась капелька крови.
Человек в сером халате подхватил девочку на руки и вышел. Никто на них не смотрел.
Маша решила последовать примеру девочки: ничего не стоило изобразить припадок, она это умела.
И хотя у Ленки из детдома это получалось куда лучше, ей даже врачи верили, Маша в себе не сомневалась.
Заставили передумать её слова Очкастого. Во-первых, указывая на девочку, он сказал «это». О людях так не говорят, их в школе учили. Человек — это «кто», он не предмет.
А во-вторых… Маша знала, что означает слово «утилизировать». Думать она об этом сейчас не собиралась, тем более, что Очкастый уже приближался к её парте.
Чем ближе он подходил со своей коробочкой и присосками, тем сильнее билось сердце.
Пульс колотился даже в глазах, и Маша боялась, что Очкастый, бросив на неё хотя бы один внимательный взгляд, тут же всё поймёт.
Это она сбежала из общей спальни.
Это её искали люди в серых халатах на первом этаже.
Это она пряталась в ящике с печеньем.
Дыхание спёрло, горло сдавило судорогой.
Когда Очкастый принялся проверять детей прямо перед её партой, Машу охватило непреодолимое желание вскочить и бежать, бежать отсюда, куда глаза глядят.
Но рядом с выходом сидела противная Эльвира, наверняка она попытается её поймать. Они так всегда делают — те, кто сидит рядом с дверью… Если бежишь слишком быстро и не смотришь по сторонам, обязательно поставят подножку.
Некоторые так СПЕЦИАЛЬНО садятся. Извращенное чувство юмора — говорила Юлька.
Будь, как все, — напоминала себе Маша, стараясь успокоить дыхание.
Раз овечка, два овечка… Овечки тоже были противные, как Эльвира. Они совершенно не хотели прыгать через заборчик, а стояли рядом, смотрели на Машу и гнусно усмехались.
Ощутив на лбу присоски, Маша чуть не зажмурилась. Усилием воли удержала она лицо — помог обширный опыт из жизни индейцев.
Настоящий индеец никогда не выказывает страх, — шептала она про себя. — Настоящий индеец никогда не меняет выражение лица, даже если ему в голову летит томагавк, даже если ему отрезают палец.
Однажды, на спор, она проткнула себе щеку булавкой. И ни разу не моргнула, даже когда из дырочки пошла кровь…
И вдруг коробочка запищала.
Маша жутко испугалась, и если бы не представляла у себя в щеке булавку — подскочила б до потолка, стопроцентов.
Писк был другим. Не таким, как у девочки с судорогами, и не таким, как у тех, кто уже стояли у доски.
Всего там стояло три человека: два мальчика и одна девочка, про которую Маша сначала думала, что она тоже мальчик, потому что волос у неё на голове не было, только ёжик.
Послушав писк, Очкастый снял с Машиного лба присоски и сказал:
— Встань.
Маша послушно встала.
— Как тебя зовут? — повелительно спросил Очкастый.
— Эсмеральда, — ответила Маша, глядя строго перед собой, свободно опустив руки вдоль тела, и только изо всех сил поджав пальчики на ногах, потому что в тапках их не было видно.
— Ты сегодня была в комнате с телевизором, Эсмеральда? — спросил Очкастый.
— Да, — на всякий случай ответила Маша.
И верно, угадала, потому что тот кивнул, а потом подкрутил что-то в коробочке.
— Садись на место, Эсмеральда, — сказал очкастый и казалось, тут же про неё забыл.
Он поверил! — Маша улыбнулась — мысленно, снаружи всё ещё сохраняя индейскую невозмутимость.
Когда Очкастый закончил проверку, и вывел к доске ещё одну девочку, Маша позволила себе выдохнуть.
Но видать, слишком рано: собрав выделенных детей и подталкивая их к выходу из класса, как глупых цыплят, в дверях Очкастый остановился и сказал:
— Эльвира. Через два часа приведёшь Эсмеральду в мой кабинет. А до тех пор пускай сидит здесь.
— Хорошо, — сказала противная старшая девочка.
На Машу она даже не взглянула.
Так, пора выбираться, — подумала Маша, как только за дверью стихли шаги Очкастого.
Если через два часа Очкастый меня не увидит — стопудово всё поймёт. Вспомнит, как искал сбежавшую девочку утром, вспомнит неправильный писк коробочки…
Но чтобы выбраться из класса, нужно отвлечь Эльвиру. Подобно овчарке, наблюдала она за стадом детей, не упуская ничего.
А может…
Как только в голову пришла эта мысль, Маша тут же встала и пошла к двери. Она старательно изображала зомби, не глядя по сторонам и не двигая руками.
— Стой, — раздался повелительный оклик Эльвиры.
— Я хочу писать, — громко сказала Маша. — Я должна пойти в туалет.
— Хорошо, иди, — сказала Эльвира. — Но потом сразу возвращайся. — и отвернулась.
Душа ликовала. Ай да Маша! Ай да молодец!..
А всё дедуктивный метод, — похвалила Маша саму себя, прикрывая дверь в класс с другой стороны.
Дети вечно хотят в туалет — это она знала по себе. Как что не так — сразу хочется писать. А если выпить на спор два литра лимонада — так вообще полный капец.
Но в классе, конечно, никакого туалета не было. И мочой не пахло, не то, что в спальнях…
Значит, куда-то дети ходят — справлять естественные надобности, и никого это не должно удивлять, — так рассуждала Маша и оказалась права.
А это было приятно, и главное — помогло вырваться из-под бдительного ока Эсмеральды.
Мишка… — думала Маша, осторожно заглядывая в очередной класс.
Но теперь она была умнее: следила, чтобы коридор оставался пустым, и никто не мог подкрасться из-за спины.
* * *
Вернёмся к особняку, в котором проживала Маша.
Солнце давно миновало зенит, и теперь было похоже на варёное яйцо, которое зачем-то положили в стакан с крепким индийским чаем.
Дом стоял с тёмными окнами, в них, как в зеркале, отражались голые ветки сирени, да ещё осин, выстроившихся вдоль забора, подобно безмолвным серым стражам.
К вечеру похолодало, и из носа Рамзеса, спящего на пороге своего
