идеи.
— Ага. Ну ладно, Леська. Давай, забегу на днях.
— Давай-давай, — с придыханием отвечает она. — Чайку попьём, расскажешь, как там у тебя с сессией.
— Лады. Отбой.
Мирон устало заваливается на кресло и нажимает кнопку на руле, чтобы отключить звонок.
— Такие дела, Карамелина, — почёсывает колючий подбородок, затрагивая нижнюю губу.
Шокировано пялюсь на него.
Олеся… Кто она такая вообще?!
В первый раз слышу.
Чувство собственничества, несмотря на абсурдность, скребётся под грудью. Выжигает уверенность в себе, и я снова становлюсь влюблённой в него подружкой.
Ни той девушкой, которую он ночью касался.
А маленькой Мией с отвергнутой любовью.
— Что с тобой? — приподнимает Мирон брови. — Расстроилась, Сахарок?
Не отводя глаз от его лица, тихо проговариваю:
— Поцелуй меня.
Мирон мельком мажет взглядом по моим губам и отворачивается.
— Дай мне время, — рычит, ударяя по рулю побелевшими костяшками. — Я же попросил.
Мотаю головой и повторяю:
— По-це-луй ме-ня.
Сла́бо пыхтящий двигатель «БМВ» — единственное, что слышу в ответ!
Чёрт тебя возьми, проклятый Громов!
Я… хочу. Чтобы он. Меня. Поцеловал.
Хочу проверить.
Понять.
А если отвергнет… раз и навсегда закрыть эту страницу и списать прошлую ночь на аллергическую реакцию от длительной банной процедуры.
Списать и забыть. Продолжить жать дальше. Мне надо знать. Я имею право знать, черт возьми.
Полминуты не шевелюсь.
Глаз с него не свожу. Осматриваю сдавленную скулу, широкий подбородок и тёмную прядь волос, упавшую на высокий лоб.
Разочарование уже отдаётся гулом в ушах, когда я с отчаянием отшатываюсь, а в следующую секунду моих плеч грубовато касается его ладонь, а настойчивые губы сминают приоткрытый рот.
Теперь уже при свете дня.
Вцепляюсь в воротник его куртки и отвечаю на поцелуй. Сначала дерзкий, больше похожий на наказание, а затем неспешно наполняющийся нежностью и неповторимым вкусом.
Прежде чем, его губы становятся моим единственным жизненным смыслом, резко отстраняюсь.
Разглядываем друг друга на расстоянии пяти сантиметров.
— Спасибо, — сла́бо улыбаюсь и склоняю лицо, чтобы зарыться в его шее. — "Мироша", — давлю смешок.
— Пожалуйста, — отвечает он, всё ещё тяжело дыша.
Потирая лоб, отклеиваюсь.
Мирон выезжает с парковки и следующие полчаса оба играем в молчанку. Перевариваем.
— Мы вообще ничего не узнали, — стону, когда решаюсь нарушить тишину.
— Как это? — отвечает Мирон, не сводя глаз с дороги. — Выяснили, что блокнот у тебя в единственном экземпляре. То есть доступ к нему имел только тот, кто рядом.
Кручу в руках злосчастный файл.
— И этот кто-то пришёл с одной лишь страницей в рекламное агентство, — рассуждаю. — Не пожалел денег. Кстати, сколько стоило… хмм… опозорить Милованову? — Не сдерживаю улыбку.
Ну, фактически это ведь её реальная фотография. Надо же было придумать такую продать, — усмехаюсь.
— Порядка тридцати тысяч, — отвечает Громов. Долго размышляет, а потом поворачивается ко мне. — Кстати… чувак из агентства сказал, что у заказчицы не хватило денег и она принесла три пакета с презентами.
— Ого, — удивляюсь. — И что там, в пакетах?
— В каждом было по набору — хороший коньяк и коробка шоколадных конфет.
Прищуриваюсь, а затем и вовсе прикрываю глаза.
Сознание кружит вокруг да около. Видит что-то неуловимое. А вот подсознание выдаёт кучу важных картинок.
Квартира, смех, чужая гостиная и…
Резко отворяю глаза и облизываю горящие от поцелуя губы.
В голове водоворот из мыслей.
За что?! Не может быть…
— Боже мой, Мир… Я, кажется, поняла кто это…
Глава 29. Мия и "вендетта"…
— Ты уверена? — спрашивает Мирон, не вынимая моей ладони из руки.
У него идеально ровные пальцы.
Мечта пианиста, блин.
Вообще, сложно сказать, что мне в Громове не нравится?.. Пожалуй, ничего.
Закусываю губу и отворачиваюсь к окну грустнея.
Складываю неоспоримые факты, перемножаю доказательства и пытаюсь найти хоть какое-то оправдание.
Не получается…
Всхлипываю и затягиваюсь тёплым салонным воздухом с запахом мятного ароматизатора.
— Ну, конечно. Я такая дура, Мир, — опускаю глаза на сплетенье наших рук. Смотрится сногсшибательно. Будто так и надо.
Украдкой вижу, как Громов, глядя на дорогу, качает головой и смачно ругается матом.
— Самокритично, пиздец. Никакая ты не дура.
Подхватывает мою ладонь и подносит к полураскрытому рту. Целует, касание к коже горячих губ вызывает предательскую дрожь в коленках.
— Ну… я ведь могла узнать хотя бы почерк. Это так легко, что я сейчас вообще не понимаю, почему тотчас не догадалась.
Бью себя ладошкой по лбу несколько раз.
Дура. Дура. Дура.
Конченая идиотка, Мийка!
— Эй. Давай без рукоприкладства, — ворчит он, арестовывая вторую ладонь, бережно укладывает всё это добро на мои коленки и успокаивающе поглаживает. — Лучше подумай, зачем ей это?
— Не знаю, — морщусь.
— Вот и у меня не складывается. Не бывает так, чтобы человек совершал гадости просто так. Тем более, настолько близкий. Вспоминай. Может, не поделили что… Не знаю, что там у вас у девчонок. Платья одинаковые купили или поспорили у кого грудь больше.
Мажет цепким взглядом по моему телу и подмигивает.
— Ты явно выиграла, Карамелина, — давит смешок. — Поздравляю.
— Гро-мов, — рычу, утирая досадные слёзы. — Это, по-твоему, забавно?!
У меня горе, а он?..
— По-моему, пф-ф… ты ревёшь, и я должен тебя развеселить.
Вполне логично. Но бесит.
— Не надо, — огрызаюсь, а слёзы катятся ещё хлеще. — Мы ведь вместе так долго… — хнычу, падая на сидение, — … вместе. За что она со мной так?!
Не верится.
Просто не верится.
Пока я как следует жалею себя и оправдываю лучшую подругу, Мирон заезжает на небольшую придорожную стоянку и паркуется.
— Зачем? — спрашиваю удивлённо, озираясь по сторонам.
Он снимает куртку и ловким движением забрасывает её на заднее сидение.
— Иди на ручки, плакса моя, — говорит, потирая щёку и вздыхая увесисто.
Тянется к ремню безопасности на моей груди, чтобы отстегнуть. Затем ухватывается за локоть и помогает перебраться к себе на колени.
Сердце замедляет удары, ритм сбивается от близости.
Упираюсь носом в пахнущую кондиционером для белья чёрную футболку. Сквозь слёзы ухмыляюсь. Громов со своей машиной точно не пропадёт, у него такой запас чистых вещей в багажнике, что хоть на неделю в деревне застревай.
Не то что я, замарашка.
— Ну что ты, кудряха? — бережно, аккуратными движениями убирает налипшие на лицо волосы. Они ужасно вьются и после вчерашней бани ведут себя максимально странно. — Пахнешь вкусно… земляникой, — вздыхает Мир.
— Это всё мыло, — шевелю губами.
Не знаю, сколько времени мы так сидим, но внутри вдруг становится спокойнее.
Или нет…
Весь колоссальный спектр эмоций просто перетекает в другую ёмкость. Под названием «Мирон Громов — мой. Ну наконец-то».
Тёплые руки медленно бродят по спине под пуховиком, а сухие губы то и дело
