аудиторы.
То ли из-за присутствия Нестерова и его приказного тона, то ли из-за непривычной обстановки, яйца я разбиваю неаккуратно. Чертыхнувшись по этому поводу, размешиваю их вилкой и добавляю соль. Тем временем, Марк продолжает разговор:
— Что бы ни выяснили, пусть дождутся моего возвращения. Никаких заявлений. Если боишься, что сольют — напомни про договор о неразглашении.
С кем бы он ни говорил, я этому человеку не завидую. Голос у Нестерова — безапелляционный и властный. Лично я терпеть не могу, когда так со мной разговаривают. Да, собственно говоря, никто и не смеет разговаривать со мной так.
— Я вернусь через пару дней и все решу, — резко заканчивает разговор Марк, а потом внезапно оказывается около меня. — Ммм, вкусно пахнет, милая.
Нестеров шумно вдыхает аромат готовящейся еды и заглядывает в сковороду из-за моего плеча:
— А вот выглядит что-то так себе, — с усмешкой признает он. — Ты уверена, что это съедобно?
«Кажется, Милашечка, у Маркуши инстинкт самосохранения полностью отсутствует, — сочувственно качая головой с надетым на нее поварским колпаком диагностирует чертенок. — Это ж надо такое ляпнуть!»
— Съедобно, — недовольно ворчу я, поняв, что Нестеров не только, вопреки мнению Лерки, меня не боится, но и вообще живет по принципу «слабоумие и отвага». — И «это» называется «скрэмбл» вообще-то.
Кажется, в его жизненных принципах я не ошиблась, потому что в следующий момент, вооружившись вилкой, Марк зачерпывает мой скрэмбл прямо из сковороды. Потом, подув, чтобы остудить, пробует.
— Я не знаю, что такое скрэмбл, оно явно пересолено, милая, — доверительно сообщает он и кладет вилку обратно на стол. — И вообще, по-моему, хрустеть на зубах это не должно.
Лера и Ник предпочитают не вмешиваться, а, заметив, что я готова огреть Нестерова сковородой, Дубинина, зачем-то заговорщически мне подмигивая, утаскивает жениха к ручью под предлогом мытья тарелок. Я прищуриваюсь:
— Что ты это ни было, Нестеров, я готовлю не для тебя.
— Что ты, я и в мыслях не допустил бы, что ты хочешь меня отравить, — мягко отодвинув меня от плиты, Марк снимает сковороду с конфорки, где продолжает гудеть подпитываемый газовым баллончиком огонек.
С абсолютно невозмутимым выражением лица, он отходит на несколько метров и вытряхивает содержимое сковороды прямо на песок, где к нему сразу же слетаются местные чайки, не избалованные подобными деликатесами.
— Ты в своем уме? — с шипением интересуюсь я, обретя дар речи, которого на миг лишилась от его наглости. — Ты что вообще себе позволяешь?
Это он что, после проведенной в одной палатке ночи решил стереть между нами вообще все границы? От этого вкупе с демонстративным указанием на мою кулинарную некомпетентность, я всё ещё киплю от злости.
А Нестеров, как ни в чем ни бывало, командует:
— Помой помидоры, пожалуйста.
Он ополаскивает сковороду и снова наливает на дно масло. Ставит на огонь. Ловко чистит и нарезает луковицу. Я открываю рот, чтобы сказать ему то, что думаю, потом почему-то закрываю.
Обнаруживаю, что пара спелых красно-розовых томатов уже помыта и лежит на столе, будто бы специально для меня приготовленная. Но когда тянусь за ними, Нестеров усугубляет ситуацию. Обернувшись, торопит:
— Ты не могла бы чуть побыстрее?
Это становится последней каплей. Поводом для того, чтобы я, почти не раздумывая, с размаху швырнула один из помидоров прямо в Марка.
Успеваю злорадно представить, как кожица спелого овоща треснет и он брызнет соком, ударив нахала в плечо, но в последний момент Нестеров каким-то чудом с ухмылочкой перехватывает красно-розовый снаряд. Еще и заявляет язвительно:
— Премного благодарен, милая.
После этого я, не желая сдаваться, бросаю в него второй помидор, который он тоже ловит на лету, заставив меня засопеть от негодования и с негодованием усесться на ящик, чтобы там мысленно крыть Марка самыми нелестными эпитетами.
«Гордость, предубеждение и помидоры», — торжественно комментирует чертенок голосом киношной озвучки и исчезает с моего плеча, боясь попасть под горячую руку.
Зато Нестерова подобное совершенно не беспокоит, потому что он продолжает готовить с тем же вдохновением, с которым обычно рисует. Нарезанные томаты отправляются в раскаленную на огне сковороду вслед за луковицей. Еще и предлагает, не оборачиваясь:
— Может порежешь зелень?
«Знаешь, Милашечка, я бы сейчас на твоем месте нож в руки не брал, — доверительным шепотом сообщает чертенок. — Я, конечно, в целом, не против убийств, но нам придется куда-то девать труп, да и подходящее алиби придумать сложно».
— Я не твоя подчиненная, Нестеров, прекращай мне приказывать, — выдаю наиболее цензурный ответ, который приходит в голову.
Он помешивает содержимое сковороды, распространяющееся умопомрачительный запах и белый пар:
— Не расценивай это как приказ, милая. Пусть это будет просьба вложить бесценную частичку твоего труда в общее благо нашего совместного завтрака.
Его тон, хоть он и демонстративно патетичен, слишком миролюбивый, чтобы я могла развить из сказанного конфликт, но это не значит, что я не пытаюсь:
— Когда просят, принято говорить «пожалуйста».
— Буду знать, — с усмешкой отзывается он. — Ты уже настроилась на то, чтобы поругаться, да?
Естественно. Но признаваться в этом Нестерову слишком глупо. Поэтому я встаю и отправляюсь кромсать ножом пучок уже вымытой зелени. Искоса поглядываю на то, как Марк разбивает четыре яйца над сковородой: одно об другое, уверенная в том, что при подобном способе результат будет ещё хуже моего.
Это немного успокаивает, и я интересуюсь:
— Почему твой телефон берет сигнал даже здесь?
— Обычный оператор здесь не ловит, но этот телефон — спутниковый. Я взял его специально, чтобы иметь возможность связываться со своим помощником. Если нужно кому-то позвонить, можешь взять.
И я вдруг понимаю, что звонить мне в общем-то некому. Даже брат вряд ли ждет моего звонка. Интересуюсь:
— А интернет таким способом не работает?
Яйца громко шкворчат на сковороде и Марк выключает огонь. Оборачивается и берет из моих рук дощечку с порезанной зеленью. Объясняет со снисходительной улыбкой:
— Нет, милая, этот телефон предусмотрен только для того, чтобы звонить.
— Жалко, — пожимаю плечами я, заглядывая в сковороду.
И как назло, с яичницы-шакшуки, которую Нестеров в этот момент посыпает нарезанным укропом и петрушкой, можно писать натюрморты, передавая яркий контраст жареных томатов с желтками и зеленью. А исходящий от нее аромат заставляет желудок недовольно заурчать. Скрыв досаду, снова усаживаюсь на ящик и признаюсь Нестерову:
— Я чаще общаюсь в соцсетях, чем звоню. А ты, вероятно, нет.
Он достает оставшиеся с вечера лепешки, ставит сковороду между нами и вручает мне вилку.
— У меня нет соцсетей, — отзывается Марк и садится напротив. — Всегда считал, что время можно тратить с большей пользой.
«Быть такого не может, — фыркает чертенок,
