не несут в себе никаких признаков страха.
Здесь почти не было ветра, а высокое солнце грело так приятно, что казалось, ничего плохого под этим ласковым светом произойти просто не может. Солнечные лучи словно заново собирали в сердце кусочки надежды, и молодой женщине, с зажатым в руке льняным узелком, мечталось, что бесконечная зима, преследующая ее семью, наконец, закончится, а вместе с ней закончится и этот мрачный страшный сон. Может быть, уже вечером, на другой стороне гряды загрохочут тяжелые якорные цепи, и усиленный рупором голос прогремит на много верст вокруг: «Здесь жить нельзя, возвращайтесь на борт!». А дальше будет обещанный Иркутск и комната, как две капли воды похожая на ее гостиную, с крахмальной скатертью, с пианино и стеклянными шкафами, набитыми книгами о добре. И все станет так, как было…
Раздвигая руками мокрые упругие ветви, замечтавшаяся Вера пробралась сквозь густые заросли и вышла на маленькую поляну с поваленной сухой осиной, в тени которой еще лежал грязный талый снег.
На поляне находились двое мужчин и молодая женщина в сиреневом приталенном пальто. Вера в секунду вспомнила, что видела эту молодую женщину на пристани, где она плакала, показывая всем железнодорожный билет до Иркутска. Один из мужиков держал ее за руку, а второй, присев на корточки, копался в раскрытом чемодане, лежащем на земле возле ее ног.
Ну, стоят люди и разговаривают, — что здесь такого? Вера уже хотела пройти дальше, но подчиняясь какому-то неосознанному тревожному предчувствию, наоборот сделала шаг назад, в тень кустарника. Почему-то она сразу поняла, что стоящие на поляне люди пришли сюда не вместе, что мужчины только что встретились с этой молодой женщиной, зачем-то в одиночку спустившейся к болоту.
— Нет… Не надо. Пожалуйста, пустите меня… — вдруг попросила женщина, робко пытаясь освободить руку. В этот момент под ногой Веры треснула сухая ветка, мужчины обернулись, и испуганная актриса, резко дернувшись, бросилась бежать к фактории, но успела сделать лишь несколько шагов. Один из мужчин с силой подсек ее ногу, и она, вскрикнув, растянулась на земле. Мужчины наклонились над своей жертвой, один из них крепко схватил ее за волосы.
— Видишь? — спросил он, поворачивая голову женщины набок. На мочке ее уха тускло блеснула золотая сережка. Еще Вера успела заметить, что глаза актрисы огромные, черные, бездонные.
— Годится… Ну, ты… Тихо будь. Иначе убьем, — очень серьезно предупредил второй.
Женщину за волосы потащили в кусты. Она перебирала ногами, один чулок почти съехал, обнажая полоску белого тела, ее искаженное от боли лицо было белым, как снег, к щеке и подбородку прилипли мокрые иголки пихты. Веру била крупная дрожь, в коленях ощущалась слабость. Самое страшное — Измайлова не знала, что делать дальше. Звать на помощь было некого.
Из кустов доносилась глухая возня, затем кто-то зло крикнул: «Да не егози ты, сучка…» Послышался звук удара, стало тише, но возня продолжалась. Один раз женщина выдохнула: «Мамочка…», но тут же замолчала — наверное, ей зажали рот. Где-то далеко-далеко в болотах тоскливо прокричала выпь.
Совершенно не понимая, что делает, Вера медленно шагнула вперед, потом еще и еще. Сердце гулко стучало, отдаваясь во всем теле, в висках пульсировала кровь. Женщина не знала, что предпримет дальше, — но шла. В это время ветви затрещали, и из кустов на поляну, отдуваясь, вышел один из мужиков — тот самый, что повалил бывшую актрису на землю. В руке он подбрасывал золотые сережки. Каким-то шестым чувством Вера сразу поняла, что перед ней не уголовник, а обыкновенный городской нищий, который всегда живет жалостью и состраданием других, но сам не знает ни того, ни другого. Через мгновение их глаза встретились.
— А ну, вали отсюда… — рявкнул мужик, ничуть не испугавшись, что его увидели посторонние. Затем он перевел взгляд ниже и заметил в руке Веры узелок. Серенькие глазки сразу блеснули. — Хотя… стой! Стоять! Ну-ка, иди-ка сюда…
Когда встречаешься с волком, не ожидаешь от него ничего кроме хищного прыжка. Но когда видишь перед собою человека, который еще вчера, избегая встречи взглядом, смиренно просил копеечку «ради Христа», и кого замечали лишь когда хотели на миг почувствовать себя богатыми и добрыми, а сегодня в образе зверя смотрит тебе в глаза — становится намного страшнее, и что хуже всего — противно и гадко.
Смелости, которая вывела Веру из багульника, словно и не бывало. Сердце гулко ударило, затрепыхалось и оборвалось, перед этим отчетливо шепнув: «Беги!» В следующую секунду она уже бежала сквозь кустарник. Ветки хлестали по лицу, косынка слетела, ноги скользили и разъезжались в грязи, голые прутья цеплялись за пальто, не пуская дальше. Не разбираясь, где просветы, а где сплошное переплетение мокрых ветвей, она бежала вперед, успевая всхлипывать на ходу. В висках пульсировала кровь, сердце в груди вернулось на место и билось часто-часто, как у пойманной в силки птицы. В голове звенела только одна мысль — лишь бы не упасть… За спиной трещало и топало.
Она остановилась только возле развалин бывшего склада, на самой вершине холма. Здесь уже везде были люди; то тут, то там в чистое безоблачное небо поднимался густой дым костров. Равнодушно взглянув на ее исполосованное ветками лицо, совсем рядом прошли два бородатых истощенных мужика, неся в руках охапки сучьев. Никто за ней уже не гнался. Не помня себя, Вера села прямо на землю и, задыхаясь, чуть не заплакала от пережитого страха.
Есть в нашей неизведанной душе нечто такое… какая-то сила, что заставляет нас превращать чужую беду в свою. Исходя из здравого смысла, Вере не было никакого дела, что сейчас происходит на безлюдной поляне возле болот. Мало ли кого в эти минуты насилуют и грабят во всех уголках заброшенной фактории. Здесь горе одно на всех, но для каждого оно имеет свое значение… Однако, то светлое, что самостоятельно живет своей таинственной жизнью где-то в глубинах человеческого сердца, не считаясь с инстинктом самосохранения, заставляет нас иногда встать рядом с теми, кому плохо. Словно убеждает: помогая другим, ты прежде всего помогаешь себе…
Вера, не понимая, что делает, поднялась. Слабой рукой отряхнула прилипшие к пальто сухие сосновые иголки и быстро пошла обратно.
На поляне уже никого не было. Кругом были разбросаны смятые старые газеты — видно, бездомные, отобрав чемодан, тут же на месте распотрошили все свертки. Сам чемодан, раскрытый и пустой, пестря внутренней полосатой обшивкой, валялся возле поднятых корней осины. Чудь дальше поваленного дерева камыши расступались, освобождая место неглубокой заводи. Коротким сибирским летом солнце испарит влагу, обнажая придонный
