В мае 1857 года Альфред в отчаянии написал Роберту несколько писем, в которых жаловался на то, что отец «сорвал» еще один многообещающий госзаказ своей «несговорчивостью и постоянными возражениями». Получить другую работу было, по мнению Альфреда, столь же вероятно, как то, что «жареные рябчики сами в рот прилетят». Раз за разом он призывал брата возвращаться как можно скорее, особенно учитывая, что на Людвига теперь, похоже, нельзя полагаться. Людвига тоже подводило здоровье, к тому же он, по мнению Альфреда, «не умеет руководить людьми»38.
Письма Роберта той весны, насколько известно, не сохранились. По тону Альфреда легко догадаться, что брат либо отвечает кратко и по делу, либо не отвечает совсем. Можно догадаться, что не обошлось без соперничества. Может быть, старшим братьям не по нраву, что всем заправляет юный Альфред?
К счастью, Иммануил со временем пришел в себя, хотя настроение оставляло желать лучшего. Компания Nobel & Söner попыталась спасти положение, обратившись к частному сектору, и им удалось получить несколько заказов, на время остановивших падение. К ним относились поставки паровых двигателей для двадцати кораблей, ходивших по Волге и Каспийскому мору. Когда в Санкт-Петербурге открылось регулярное пароходное движение по Неве и Невке, корабли также заказали семейному предприятию Нобелей39.
Альфред попытал счастья с собственными изобретениями. В сентябре 1857-го он получил свой первый патент на «прибор для измерения газа», который, однако, не оставил особых следов ни на рынке, ни в его душе. Альфред продолжал работать над аппаратом, который измерял жидкости, – возможно, вдохновленный третьей премией Джона Эрикссона на Лондонской выставке в 1851 году за портативный барометр. Мы знаем также, что его отправили в Париж и Лондон на поиск инвесторов для компании Nobel & Söner. Однако банкиры не заинтересовались. Ни один проект так и не удалось запустить40.
Когда Людвиг Нобель и его Мина венчались 7 октября 1858 года, дни компании Nobel & Söner уже были сочтены. В следующем году ликвидация семейного предприятия продолжалась, и Иммануил с Андриеттой не видели иного выхода, кроме как планировать переезд обратно в Швецию.
Они остались в Петербурге до конца лета и дождались рождения первого внука. Людвиг и Мина, поселившиеся в Санкт-Петербурге, назвали первенца Эмануэлем в честь деда. Похоже, в первое время с новорожденным обращались как с фарфоровой куклой. Людвиг знал, что такое рожать детей в нездоровом климате построенного на болоте города. По семейному преданию, малыша Эмануэля обкладывали ватой, купали в кипяченой воде и клали «на изразцовую печь в коробке от сигар»41.
Ликвидаторы поручили новоиспеченному отцу, Людвигу Нобелю, управлять заводом в процессе его закрытия. Роберт остался, чтобы помочь брату. Альфред тоже был с ними, однако летом 1879 года он так болел, что Иммануил даже опасался за его жизнь.
Заканчивался 20-летний период, проведенный Иммануилом в России. Онако похоже, что решение об отъезде приняли внезапно. Альфред, которому было почти двадцать шесть, обиделся, что его оставили больным. Неужели отец не питает к нему любви? Неужели страх пересилил чувства к сыну?42
Иммануил, Андриетта и 16-летний брат Эмиль навсегда покинули Санкт-Петербург. С тяжелым сердцем уезжали они из этого города. Из восьми детей в живых осталась половина. Из родившихся в Петербурге выжил только Эмиль.
Осенью 1859 года Иммануил возвратился в Швецию – вытесненный с рынка, обманутый и вновь разорившийся. Ему было 58, Андриетте почти 56. В канун Рождества Людвигу предстояло подписать первые бумаги в процессе ликвидации предприятия в Санкт-Петербурге. Затем трое братьев собрались в родительском доме на берегу Большой Невки, поели каши и выпили по бокалу шампанского за здоровье отсутствующих43.
Они вышли из игры, однако упрямо отказывались рассматривать свое поражение как естественный процесс вытеснения слабых сильными в борьбе за выживание. Они не успели прочитать новую книгу, посвященную теме, о которой говорили все. И это упущение они намеревались наверстать.
* * *
В то время у всех на устах была книга «Происхождение видов» британского биолога Чарльза Дарвина, опубликованная поздней осенью 1859 года. Рассказывалось в ней о животном мире, но теория эволюции Дарвина и «естественного отбора» перевернула человеческое мышление во многих других областях. Бестселлер, которому предстояло стать важнейшим научным трудом XIX века, вызвал гневное возмущение Церкви. Вскоре эти теории стали применять для объяснения развития человека, общественной жизни и даже международных конфликтов. Кто знает, может быть, и в Санкт-Петербурге произошла эволюция военно-промышленного комплекса?
Несколько десятилетий Чарльз Дарвин ждал своего часа. По иронии судьбы именно конкуренция вынудила британского биолога поспешить наконец с публикацией. Осенью 1859 года дело не терпело отлагательств. Другой ученый, Альфред Уоллес, уже приближался к тем же выводам относительно принципов эволюции.
Уоллес оказался невероятно близок к тому, чтобы опередить Дарвина и отнять у него честь открытия. В июле 1858 года он послал свою рукопись Дарвину, чтобы спросить его мнения. Потрясенный тем, что ему довелось увидеть труд всей своей жизни за чужой подписью, Дарвин передал рукопись двум коллегам в надежде, что они помогут ему. Ему совсем не хотелось самому стать иллюстрацией того процесса отбора, который он описывал. Коллеги нашли вполне благопристойное решение. Обе работы – свежую рукопись Уоллеса и рукопись Дарвина 1840-х годов – они представили Лондонскому Линнеевскому обществу. Таким образом, признание за одно из важнейших открытий в истории досталось Чарльзу Дарвину. Уоллес и сам с удовольствием называл теорию дарвинизмом.
Успех книги «Происхождение видов», когда она в 1859 году увидела свет, потряс Дарвина, сам автор считал свою книгу суховатой. Она раскупалась мгновенно тираж за тиражом. Со временем этот труд увидел свет на всех европейских языках.
Главным понятием эволюционной теории Дарвина стал естественный отбор, по словам ученого – решающая движущая сила в развитии видов. Дарвин описал его как борьбу за выживание, в которой наиболее приспособленные всегда выходили победителями. Таким образом, слабые признаки постепенно отсеивались, и вид развивался.
Дарвин писал лишь о животном мире, вероятно желая избежать откровенной провокации в отношении библейского мифа о сотворении мира. В том, что касалось человеческого вида, он позволил себе лишь замечание, что эта теория, пожалуй, прольет свет также «на происхождение человека и его историю». И вот какими словами заканчивалась книга: «Есть величие в этом воззрении, по которому жизнь с ее различными проявлениями Творец первоначально вдохнул в одну или ограниченное число форм; и между тем как наша планета продолжает вращаться согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала развилось и продолжает развиваться бесконечное число самых прекрасных и самых изумительных форм»44[18]. Вопрос повис в воздухе: если верить Библии, Господь создал человека по своему образу и подобию. Значит, человек был совершенен с самого начала, а не развивался постепенно, тем более от обезьяны?
