работа неизвестна нашему читателю, поскольку никогда не переводилась на русский язык и у нас не издавалась. Но следует отметить, что и за рубежом, даже в англоязычных странах, даже на родине писателя в Англии «Разум на конце натянутой узды» известен достаточно узкому кругу читателей. Работа весьма специфическая.
Она не имеет ничего общего с научно-технической фантастикой – жанром, в котором Уэллс трудился и проявил себя как талантливый писатель до Первой мировой войны. Не отнесешь эту работу и к жанру социологии, политики и проектирования будущего, чем Уэллс занимался с конца Первой до времен Второй мировой войны (такие работы, как «Открытый заговор», «Мировой мозг», «Новый мировой порядок» и др.). Это было время, когда писатель, осознав все несовершенство общества и мирового порядка, предлагал проекты спасения человечества и построения счастливого мира.
Вторая мировая война оказала шоковое воздействие на писателя. Он уже стал сомневаться в возможности исправить мир, сделать его более справедливым и менее жестоким. В работах последнего периода превалируют ноты сомнения в возможности успешной реализации разработанных ранее проектов усовершенствования мира. Затем эти сомнения перерастают в пессимизм и даже отчаяние. Это такие работы, как: «Что ожидает Homo Sapiens?» (1942 г.), «Наука и мировой разум» (1942 г.), «От 42-го по 44-й: современные мемуары» (1944 г.), «Разум на конце натянутой узды» (1945 г.). Своего апогея пессимизм и отчаяние достигли в последней из названных работ. Вероятно, мрачная тональность произведения объясняется еще тем, что писатель уже находился в тяжелом физическом состоянии и предчувствовал надвигающуюся смерть.
Некоторые биографы называют «Разум на конце натянутой узды» «исповедью» писателя. Хотя вряд ли можно в буквальном смысле говорить об исповеди, поскольку Уэллс был атеистом. И в последней своей работе он остается на атеистических позициях (правда, некоторые его высказывания можно отнести к разряду агностицизма[41]). Скорее работу можно назвать «приговором».
Во-первых, приговором человечеству. Потому, что писатель не оставлял ему почти никаких шансов на выживание. И уж тем более на переход в какое-то более совершенное состояние. Вот страшные вердикты писателя:
«Конец всего, что мы называем жизнью, близок, и его нельзя избежать».
«Автор убежден, что выхода нет ни в обход, ни напрямую. Это конец».
«Ряд событий заставляет разумного наблюдателя осознать, что человеческая история уже подошла к концу и что Homo sapiens, как ему понравилось называть себя, в своем нынешнем виде отыгран».
Во-вторых, приговором самому себе. Потому, что писатель разочаровался в своих убеждениях, которые он формировал всю предшествующую жизнь, – в рационализме и способности разума управлять миром. Он, как пишут биографы писателя, в конце жизни несколько сожалел, что встал на путь чрезмерного интеллектуализма. Мол, прав был премудрый Соломон, сказавший: «От многой мудрости много скорби, и умножающий знание умножает печаль» (Еккл. 1:18). Энтони Уэст (внебрачный сын Г. Уэллса), комментируя «Разум на конце натянутой узды», утверждал, что его отец «осознал, что был не прав, отказавшись от артистизма, искусства, художественности ради социологии», и потому впал в отчаяние.
Самое удивительное: разочаровавшись в рационализме и материализме, писатель не сумел прийти к признанию бытия Бога и пониманию Его роли в жизни каждого человека, общества и мировой Истории. Уэллс моментами пытается выйти за пределы материального бытия и найти некую первопричину всего сущего. Этому таинственному началу он подыскивает подходящее название: «Сила», «Космический процесс», «Запредельное», «Неизвестное», «Непознаваемое». В конце концов останавливается на слове «Антагонист». Почему «Антагонист»? – Потому что вся вселенная, по ощущению Уэллса, настроена против человека, готовит его исчезновение (или как вариант: трансформацию его в нечто, что уже нельзя назвать «человеком»).
А за всей вселенной стоит неведомая сила, враждебная человеку. На этом «метафизика» Уэллса заканчивается, и он опять возвращается к привычным его размышлениям о процессах в мире материи.
Еще одна попытка Уэллса выйти за пределы материального мира – это когда он сравнивает земную жизнь человечества с большим экраном, на котором мелькают тени и изображения какого-то иного, высшего мира. Читаем: «Чем напряженнее анализ, тем неизбежнее ощущение умственного поражения. Перед нами простыня киноэкрана. Она – настоящая ткань Бытия». Это уже немного напоминает идеализм Платона. Более конкретно: миф о пещере – из седьмой книги диалогов «Государства» древнегреческого философа (там описываются силуэты на стене пещеры, за которыми наблюдают обитатели пещеры; а за их спинами находится источник света и первообразы). Но, увы, на этом размышления Уэллса в духе платоновского идеализма обрываются.
Образно выражаясь, Уэллс завис между небом и землей. Состояние, скажем прямо, трагическое. Особенно накануне смерти, ухода в вечность. По работе Уэллса видно, что писатель не может обрести покой, мечется, пытается за отведенные ему месяцы постичь что-то самое главное, чего он почему-то не постиг за предыдущие десятилетия. Святые в христианской церкви говорили, что размышления о смерти в течение жизни – залог истинной мудрости человека[42]. У английского писателя ни в юности, на даже в зрелые годы времени на размышления о смерти не оставалось. Он думал о человечестве, он был уверен в своей способности сделать человечество счастливым и без остатка посвящал себя «проектированию будущего». В предисловии к данной работе Уэллс честно признается: «Смерть всегда волновала автора лишь в той степени, чтобы успеть привести все его счета и завещательные документы в должное состояние».
Чем-то мне последние месяцы английского писателя напоминают конец жизни русского писателя Льва Толстого. Он также годами думал о всем человечестве, на размышления о смерти времени не оставалось. Из жизни уходил в метаниях и бесконечных сомнениях.
В последней работе проявляется непоследовательность писателя. С одной стороны, он демонстрирует разочарование в рационализме и материализме. С другой стороны, мы видим неожиданное возвращение к тем рационально-материалистическим идеям, которые он воспринял еще в начале своего жизненного пути. Его наставником и учителем был знаменитый Томас Хаксли (1825–1895) – английский зоолог, член и президент Лондонского королевского общества, популяризатор науки и защитник эволюционной теории Чарльза Дарвина. Хаксли был более ярым дарвинистом, чем сам Чарльз Дарвин, поэтому английского зоолога называли «Бульдогом Дарвина». Герберт Уэллс, обучаясь премудростям биологической науки у Хаксли, стал правоверным дарвинистом. Его дарвинизм не очень бросался в глаза, когда Уэллс был в расцвете своих творческих сил, но вот в работе «Разум на конце натянутой узды» он очень подробно раскрывает такие аспекты дарвинизма, как теория эволюции, борьба видов, естественный отбор, стадии превращения обезьяны в Homo sapiens. Читаем:
«Приспособиться или погибнуть всегда являлось непреложным законом жизни…»
«Группы или совокупности отдельных особей возрастают не только в числе, но и в размерах. Идет междоусобная борьба за существование. Более крупные совокупности или отдельные особи устраняют меньших и потребляют все больше и
