своей комнате, дрожащий и мокрый от пота. Пот пропитал все вокруг. Скай, бледный от ужаса, крепко держит меня.
– Отстань от меня! – кричу я. – Отстань!!! – У меня саднит горло. Как долго я орал? Скай встает с моей кровати. Я сажусь и начинаю возиться с прикроватной тумбочкой, но пальцы не слушаются. Я не могу ее открыть.
Скай протягивает руку и открывает ящик.
– Что тебе нужно? – спрашивает он.
Я показываю на таблетки в пластиковой баночке. Он откручивает крышку и вытряхивает одну. У меня все еще трясутся руки, так что он просто кладет ее мне в рот и придерживает стакан. Я колочу зубами по стеклянному краю.
– Мне надо… мне надо… – я тыкаю в сторону блокнота и папки с Афродитой. Понятия не имею, как все это объяснить Скаю, но, к счастью, он не спрашивает.
Он кладет папку на кровать и открывает ее.
– Я тебя оставлю.
– Не уходи, – прошу я. – Пожалуйста.
– Ладно. – Скай возвращается в свою постель, берет «В поисках утраченного времени» и начинает читать, не выпуская из рук зеленое перо и периодически делая заметки на полях. Он выглядит сосредоточенным, как будто совсем не обращает на меня внимания.
Ребекка Бун любила полудрагоценные камни. Бирюза, лазурит, жемчуг…
Наконец я успокаиваюсь – во всяком случае, максимально близок к этому состоянию за последние дни.
– Что это? – спрашивает он. – Вырезки?
– Ничего такого, – отвечаю я. – Просто провожу исследование для проекта. – А потом с мрачной обреченностью говорю: – Можешь выключить свет.
– Как насчет того, чтобы его оставить? Мне еще нужно немного почитать.
– Ладно, как скажешь. – По телу прокатывается волна облегчения. – Слушай, по поводу сегодняшнего…
– Ты был прав. Целиком и полностью.
Скай не спит. Я прислушиваюсь к его тихому дыханию. Оно ровное и глубокое. В сочетании со скрипом пера это звучит как…
– Конюшня в ночи, – сонно бормочу я.
– М-м? – тихо переспрашивает он.
Но я уже проваливаюсь в сон.
Я просыпаюсь от звука будильника. Лежу и удивленно моргаю. Я столько не спал уже много дней.
Скай тихо причесывается перед зеркалом. Его растрепанные локоны моментально принимают прежнюю форму.
– Увидимся вечером, дружище, – бросаю я и переворачиваюсь на бок.
– Увидимся, – говорит он после небольшой паузы.
Так Скай остается.
Следующим утром мне приходит конверт от мамы. Внутри оказываются двадцать-тридцать аккуратно вырезанных фотографий с цветами. Она сидит на довольно мощных препаратах, но ей дают безопасные ножницы.
Хоть письма и нет, я понимаю, что она хочет сказать.
У таксофона в конце коридора никого нет, и сам коридор в кои-то веки пустой. Я аккуратно поднимаю трубку, но слышу только громкий писк. Замечаю, что рычажок не изменил своего положения, поэтому телефон думает, что трубка до сих пор на месте. Кто-то приклеил его на розовую жвачку. Морщась, я подцепляю жвачку карандашом и пытаюсь отодрать тягучие сопли от телефона.
Она напоминает мне о теплом зефире у меня в волосах: горячий огонь, яркие, как сигнал тревоги, волосы. Я помню: она сказала, что больше туда не вернется, но я ведь могу попробовать, правда? Мне просто хочется услышать ее голос.
У меня все еще записан в адресной книге домашний телефон Харпер – того самого белого дома в бухте на холме. Я нервничаю, и пальцы деревенеют. Я несколько раз неправильно набираю номер. Но в конце концов у меня получается.
После первых десяти гудков я все еще верю, что кто-то действительно может взять трубку. Но никто не берет. Гудки все продолжаются, но никто не отвечает. Даже после сорока гудков я не могу повесить трубку. Я не знал, чего ожидал. Представляю, как звон прокатывается по пустым комнатам. Какая иллюстрация одиночества – телефон, звонящий в пустом доме.
Мы нарушили наше обещание, все трое: Нат, Харпер и я. Мы никогда больше не встретимся все вместе в Свистящей бухте.
Я кладу трубку на место и начинаю делать дыхательные упражнения. На этот раз они не помогают. Никто не предупреждал меня, что тоска может быть так похожа на боль.
Я дожидаюсь, пока буду готов, а потом делаю глубокий вдох и снова поднимаю трубку, чтобы позвонить маме.
На вершине Сморщенного Холма есть пустой остов дерева, около которого мы со Скаем обычно встречаемся после занятий. Отсюда видно южные склоны Аппалачей, голубеющие на фоне серого неба.
– Почему ты решил пойти сюда? – спрашиваю я. – Ты, наверное, мог поступить куда угодно.
Он не отвечает, но я вижу, как нехарактерная для него краска смущения заливает лицо от самой шеи.
– Я хочу стать писателем, когда получу диплом бакалавра. Стать магистром искусств. Говорят, шансы увеличиваются, если отучиться здесь. Особенно если специализируешься на английской литературе. Это мой план.
В колледже действительно есть писательская магистратура. Иногда оттуда даже выпускаются настоящие романисты и драматурги. Но там все очень высоколобо и элитно. Мы с ними почти не пересекаемся, хотя иногда видим студентов-писателей, бродящих по кампусу. Они всегда выглядят усталыми, нервными и немытыми.
– О-о…
Я удивлен. Скай никогда не выглядел особенно заинтересованным на семинарах по английской литературе. Он больше любит буквальность. И он до сих пор читает «В поисках утраченного времени», хотя прошло уже три месяца. Может, ему сильно нравится, – думаю я. – Может, он перечитывает.
– Иногда я пишу рассказы, – продолжает Скай. – Хотел бы писать книги. – Его лицо практически багровеет. Он подставляет лицо по-ноябрьски бодрящему ветру. Я тоже отворачиваюсь, чтобы его не смущать. У нас с ним хорошо получается уважать личное пространство.
– Записывая, мы очищаем вещи. Этот мир слишком груб. Нам нужно что-то получше. Нам нужны книги. – Скай водит носком по сухой траве. – Только я не знаю, стоит ли их писать мне.
– Уверен, ты хорошо пишешь, – доброжелательно говорю я.
Он качает головой:
– Нет. Плохо. Когда касаюсь бумаги ручкой, у меня такое чувство… будто я могу удержать в голове только одно слово зараз. Нету никакой…
