что они ожидали так часто просыпаться от диких ночных воплей в первую же неделю пребывания в Соединенных Штатах.
Нащупываю бумагу с ручкой, которые всегда держу рядом с кроватью. Достаю из тайника свою папку с газетными вырезками. Выхожу со всем этим в коридор. В этом здании коридоры всегда ободряюще залиты светом: днем и ночью.
Перелистываю заметки, внимательно их просматривая. Наконец нахожу все, что нужно, и открываю блокнот на новой странице. Трясущимися руками начинаю составлять список.
Ребекка Бун любила полудрагоценные камни. Бирюза, лазурит, жемчуг.
У женщины номер два на пальце была бледная полоска – вероятно, от обручального кольца.
У Луизы Родригес было пятеро детей.
Элейн Бишоп была очень низкая. У нее были розовые волосы.
У женщины номер пять стоял протез в бедре, но она делала операцию в Мексике, так что идентифицировать ее не получилось.
Карла Йап недавно удалила небольшую татуировку с бедра. Раньше там было написано «адам».
У Марианны Смит были необычайно белые и здоровые зубы без пломб.
Кристи Бэрам управляла рыбным магазином в Кастине. Ее любимым городом был Париж, хотя она никогда там не была.
Женщину номер девять так и не нашли, хотя полагают, что она умерла первой. Ее бочку унесло в море.
Я постоянно заглядываю в статьи, когда пишу, чтобы ни в чем не ошибиться.
Постепенно, пока я продвигаюсь дальше по списку, мое дыхание успокаивается, руки перестают трястись. Это единственный способ не позволить сну поглотить меня полностью: я пригвождаю себя к реальности фактами. Ими я снова согреваю этих людей. Маму выводила из себя моя привычка собирать газетные вырезки со статьями про каждую из жертв и хранить их. А я все коплю их – и отношусь к каждой как к драгоценному алмазу. Мне это необходимо: каждый новый факт о женщинах из бочек – как тонкая нить, связывающая меня со здравым разумом.
Закончив, убираю все вырезки обратно в папку. Мне нравится эта папка – на ней картина с Афродитой, выходящей из волн. Все статьи я убираю в специальные пластиковые конвертики, но даже так они выцветают от частого использования. Пойду завтра в библиотеку и поищу в отделе микрофильмов свежие статьи. Наверняка у меня чего-то нет, каких-нибудь личных подробностей. Новая информация все еще появляется, хотя теперь ее надо собирать по крупицам. Ребекку Бун и Кристи Бэрам они опознали практически сразу, а вот насчет Карлы Йап выяснили всего пару месяцев назад.
Я волнуюсь за женщину номер девять. Она все так же одиноко лежит на морском дне, и столько лет никто не может сделать ее реальной? Я представляю, как себя чувствует каждая семья, чья мать, дочь, жена или сестра когда-то пропала недалеко от Кастина. Они могут никогда не узнать, лежит ли она там, в глубине, крепко свернувшись в своей бочке.
Нат мне никогда не снится.
На следующий день я возвращаюсь с занятий усталый как черт. Я так и не заснул прошлой ночью, а просто лежал и наблюдал, как серый рассвет заглядывает в окно, пока бледное солнце поднимается из-за кухонь. Я хочу просто плюхнуться в постель и никогда больше не подниматься. Решаю прогулять завтрашнее занятие по истории искусства. Потом возьму у кого-нибудь конспекты.
Вещи Дага куда-то делись. У подножия кровати стоит квадратный саквояж. Вместо брутального черно-белого одеяла Дага в клеточку на постели лежит яркое шерстяное покрывало. Сразу видно, дорогое. На тумбочке лежит открытый экземпляр «В поисках утраченного времени»[10]. На нем – зеленая перьевая ручка с золотым кончиком. Я замечаю, что страницы, словно татуировками, покрыты изумрудно-зелеными заметками и подчеркиваниями. Я приглядываюсь внимательнее.
– Привет, сосед, – появляется кто-то в дверном проеме. Это Скай.
– Какого черта? Где Даг?
– Я же сказал, что разберусь. Это было несложно. Даг, если честно, уже сыт тобой по горло. Его было несложно уговорить. Тем более мне досталась довольно неплохая комната с видом на двор. Поэтому он был только рад махнуться. Даже после того, как я рассказал ему про яичные сэндвичи.
– Ты не имел права этого делать, не спросив меня!
– Мне просто показалось, что мы оба не очень довольны нашими соседями…
– Это дико – переезжать к кому-то без спроса.
– Я подумал, ты будешь рад…
– Рад, что ты отдал свою роскошную комнату с видом на двор, чтобы переехать сюда, к кухням?
– Ну…
– Еще раз, как тебя там зовут? Скай? Наверное, это все для тебя в новинку? Такой прикол? Немножко насладишься жизнью в трущобах в компании студентов на стипендии, а когда надоест, просто подкупишь Дага, чтобы он отдал тебе комнату обратно? Будешь чувствовать себя эдаким бунтарем и расскажешь друзьям про свои увлекательные приключения с бедными студентами и их помятыми дверями и, может быть, даже заявишь, что просто не видишь никакой разницы между расами и классами. Это не я богат, а мои родители. – Внезапная ярость воспламеняется в той части моей души, о которой я даже не подозревал.
– Я не такой, – говорит он.
Я подхожу к нему вплотную и смотрю прямо в лицо.
– Ты именно такой. Я тебя знаю. Я ходил в школу с сотнями таких. И я не собираюсь провести четыре года в колледже под твоим великодушным покровительством.
– Извини. Ты прав. Мне не стоило… извини, – Скай открывает саквояж и кидает покрывало обратно. – Я поговорю с Дагом. Я уйду завтра же с утра. – В его больших темных глазах написана боль.
– Хорошо, – чеканю ледяным тоном.
Вода глубокая и темная. Я отплевываюсь, рот забит холодными водорослями, а по лицу ползают маленькие улитки. Моя гниющая рука тянется к кольцу света – крышке бочки. Я в ловушке, меня заливает водой, и я кричу. Я пытаюсь вырваться из бочки, которая держит меня, и с моего тела сползает кожа.
– Э-э-й, – слышу чей-то голос. Теплая рука обнимает меня в ледяной воде. Я снова кричу, хватаю ртом воздух и просыпаюсь.
Я в
