Недоброе пробуждение ждет наутро холирудских заговорщиков: замок опустел,королева бежала, их побратим и покровитель Дарнлей исчез вместе с ней. Но несразу доходит до них вся полнота поражения: слишком велика их надежда накоролевское слово Дарнлея, на то, что генеральное отпущение грехов,составленное накануне при его участии, остается в силе. Да и в самом деле,трудно представить себе подобное предательство. Они все еще не верят обману.Смиренно шлют они в Данбар своего посланца, лорда Семпила, просить у государыниобещанную грамоту. Три дня заставляет Мария Стюарт вестника мира томиться узапертых ворот, словно перед новой Каноссой[45]; нет, она не унизится до переговоров с бунтовщиками, темболее что Босуэл уже собрал войска.
Только теперь страх ледяной струей пробегает по спине у заговорщиков, быстроредеют их ряды. Один за другим пробираются они черным ходом к королевевымаливать прощение; их коноводы, такие, как Рутвен, первым схватившийитальянца, или Фодонсайд, дерзнувший навести на королеву пистолет, разумеется,понимают, что не дождутся милости. Поспешно покидают они Шотландию, и вместе сними бежит на сей раз и Джон Нокс, слишком рано и слишком громко восславившийубийство итальянца как богоугодное дело.
Если бы королева вольна была слушаться обуревающей ее жажды мести, она быпримерно покарала бунтовщиков, внушила бы неугомонной банде знатных смутьянов,что нельзя безнаказанно бунтовать против нее. Но опасность была слишком велика,и в будущем придется ей действовать с большим умом и коварством. Меррей, еесводный брат, конечно, был осведомлен о заговоре – то-то он подоспел таквовремя, – но сам в измене не участвовал; и Мария Стюарт понимает, что этогосильного человека лучше не трогать. Для того чтобы не слишком многихвосстановить против себя, она предпочитает кое на что закрыть глаза. Ибовздумай она всерьез судить мятежников, разве не пришлось бы ей в первую очередьпризвать к ответу Дарнлея, собственного супруга, – ведь это он ввел к нейзаговорщиков, а во время убийства держал ее за руки. Но, памятуя о скандале сШателяром, так невыгодно сказавшемся на ее репутации, она не может допустить,чтобы муж ее выступил в роли рогоносца, защищающего свою честь. Semper aliquidhaeret[*]. Лучше представить дело так, будтоон, главный подстрекатель и зачинщик, не имел к убийству отношения. Правда,трудно выгородить того, кто собственноручно подписал два «бонда», кто заключилпо всей форме контракт, где наперед гарантировал заговорщикам полнуюбезнаказанность, кто свой собственный кинжал – его нашли потом торчащим вистерзанном трупе итальянца – сунул кому-то из убийц. Но не ищите у марионеткини воли, ни чести: стоило Марии Стюарт прибрать его к рукам, как Дарнлейпослушно пляшет под ее дудку. Торжественно возглашает герольд на главнойплощади Эдинбурга самую беззастенчивую ложь века, скрепленную «словом и честьюпринца», о том, что он непричастен к «изменническому заговору», «treasonableconspiracy», и что сущая ложь и клевета, будто заговорщики действовали «с еговедома, совета, приказа и согласия», тогда как король не только «counseled,commanded, consented, assisted», что известно каждому встречному и поперечному,но и официально «approved» – благословил бунтовщиков на измену. Кажется, трудновообразить более жалкую роль, чем та, какую этот слабовольный человек играл вовремя убийства, но на этот раз Дарнлей превосходит самого себя: лжеприсягой,данной на эдинбургской площади перед лицом всей страны и народа, он сам себеподписал приговор. Из всех, кому Мария Стюарт поклялась отомстить, никого онане покарала так жестоко, как Дарнлея, выставив своего втайне презираемогосупруга на открытое поругание всего света.
Итак, на убийство наброшен белоснежный саван лжи. С громко возвещаемымторжеством, под звуки фанфар возвращается в Эдинбург королевская чета во вновьобретенном согласии. Все как будто улажено и умиротворено. Чтобы соблюсти некуювидимость правосудия и вместе с тем никого не испугать, вешают каких-тослучайных горемык, ничего не ведающих солдат и холопов: пока господа –повелители кланов орудовали наверху кинжалами, слуги, выполняя приказ, стоялина часах у ворот. Знатным же господам все сходит с рук. Итальянцу – слабоеутешение для мертвеца – отводят почетное место упокоения на королевскомкладбище, а в должность усопшего вступает его родной брат; на этом трагическийэпизод исчерпан и предан забвению.
После всех этих передряг и волнений королеве остается еще одно немаловажноедело, которое больше чем что-либо может укрепить ее сильно пошатнувшеесяположение: благополучно произвести на свет престолонаследника. Только как матькороля будет она неприкосновенна, не как супруга этого ничтожества, этогокороля-марионетки. С тревогой ждет она своего трудного часа. Странное уныние иподавленность овладевающею, особенно в последние недели. Гнетет ли еенеотвязной тенью воспоминание о смерти Риччо? Предвидит ли она обостреннымичувствами наступление неминуемых бед? Во всяком случае, она пишет своюпоследнюю волю. Дарнлею завещает она перстень, тот самый, что он надел ей напалец в день их свадьбы, но и Джузеппе Риччо, Босуэл и четыре Марии не забыты;впервые беспечная, отважная женщина страшится смерти или какой-то еще неведомойугрозы. Она покидает Холируд, где после той трагической ночи не чувствует себябольше в безопасности, и переезжает в куда менее удобный, но высокорасположенный и хорошо укрепленный Эдинбургский замок, чтобы там ценою жизни,если придется, даровать жизнь наследнику шотландской и английской короны.
Утром 9 июня грохот пушек в замке возвещает городу счастливую весть.Родился наследник, отпрыск Стюартов, король Шотландский, отныне пагубномуженскому правлению конец. Заветная мечта матери, единодушное желание всейстраны, ждущей мужского потомства Стюартов, наконец-то сбылись. Но едва даровавсыну жизнь, Мария Стюарт уже чувствует себя обязанной утвердить его положение.Ей, вероятно, слишком хорошо известно, что ядовитые сплетни, которые нашепталиДарнлею заговорщики, слушки, будто она нарушила супружеский долг с Риччо,просочились и за стены замка. Она знает, с какой радостью в Лондоне ухватятсяза любой повод подвергнуть сомнению законное происхождение ее наследника, атам, возможно, и его право на престол. И она хочет заранее, перед всем миром,раз и навсегда пресечь эту наглую ложь. Она зовет Дарнлея к себе в спальню ипри всех показывает ему ребенка со словами:
– Бог даровал нам с тобой сына, зачатого тобой и только тобой.
Дарнлей смущен, ведь не кто, как он сам, обуреваемый болтливостью ревнивца,помог распространить позорную клевету. Что может он ответить на такоеторжественное заявление? Скрывая замешательство, он наклоняется кноворожденному и целует его.
Но Мария Стюарт, взяв младенца на руки, снова громко повторяет:
