Неужели ардент — слуга Всемогущего — упомянул навоз?
— Ардент представляет самого Всемогущего, — сказала она. — Если я не выкажу должного уважения к нему, значит, я не уважаю Всемогущего.
— Хорошо. И как вы будете говорить, если сам Всемогущий внезапно появится здесь? Тоже со всеми формальностями и поклонами?
Она задумалась.
— Ну, наверно нет.
— Ага, и как?
— Наверно, закричу от боли, — сказала она, слишком честно высказав свою мысль. — Ведь, как известно, Всемогущий так ярко сияет, что достаточно только взглянуть на него — и обратишься в пепел.
Ардент засмеялся.
— Мудро сказано. Пожалуйста, садитесь.
Она неуверенно села.
— Кажется, вы все еще боитесь, — сказал он, поднимая портрет Джаснах. — Ну что мне сделать, чтобы заставить вас расслабиться? Быть может, запрыгнуть на стол и начать танцевать?
Она удивленно мигнула.
— Нет возражений? — сказал брат Кабзал. — Тогда… — Он убрал портрет и залез на стул.
— Нет, пожалуйста! — взмолилась Шаллан, вытягивая свободную руку.
— Ты уверена? — Он оценивающе разглядывал стол.
— Да, — сказала Шаллан, представив себе ардента, покачнувшегося и запнувшегося, а потом падающего с балкона вниз с высоты в дюжины футов. — Пожалуйста, я обещаю больше не говорить с вами — с тобой — с таким почтением.
Он хихикнул, спрыгнул со стула и уселся. Потом наклонился к ней и сказал заговорщическим тоном:
— Угроза сплясать на столе срабатывает всегда. Ну, почти всегда. Однажды мне действительно пришлось станцевать — проиграл пари брату Ланину. Настоятель нашего монастыря едва не потерял сознание от потрясения.
Шаллан обнаружила, что улыбается.
— Ты же ардент, а вам запрещено иметь собственность. На что же можно спорить?
— На два глубоких вдоха аромата зимней розы, — сказал брат Кабзал, — или тепло солнечных лучей на коже. — Он улыбнулся. — Иногда мы показываем себя весьма творческими людьми. Годы, в течение которых тебя маринуют в монастыре, могут сделать с человеком и не такое. А теперь объясни мне, где это ты научилась так рисовать.
— Упорные занятия, — ответила Шаллан. — Я подозреваю, что таким образом можно выучить все.
— И опять мудрые слова. Я уже начинаю спрашивать себя, кто из нас ардент. Но, конечно, у тебя был учитель.
— Дандос Старомаз.
— А, настоящий мастер карандаша, если мы говорим об одном и том же человеке. Не то чтобы я сомневался в твоих словах, но мне все-таки интересно, как Дандос Геральдин мог обучать тебя рисованию, если — насколько я знаю — он страдает от довольно-таки неприятной болезни. От смерти. Последние триста лет.
Шаллан покраснела.
— У моего отца была книга с его указаниями.
— То есть ты хочешь сказать, что научилась делать вот это, — сказал Кабзал, поднимая рисунок Шаллан, — по книге?
— Да. А что?
Он еще раз посмотрел на рисунок.
— Похоже, мне надо еще раз перечитать ее.
Шаллан не могла не засмеяться, глядя на потрясенное выражение лица ардента, а потом прищурилась, запоминая: он сидит за столом, на лице восхищение и замешательство одновременно, он изучает рисунок, потирая пальцем бородатый подбородок.
Он весело улыбнулся и положил рисунок.
— У тебя есть лак?
— Да, — сказала она, доставая из сумки маленькую бутылочку такого типа, в которых обычно хранили духи.
Он взял флакон, открыл зажим впереди, тряхнул бутылочку и выдавил каплю лака на заднюю сторону ладони. Потом удовлетворенно кивнул и взял в руку рисунок.
— Нельзя рисковать таким шедевром.
— Я сама могу отлакировать его, — сказала Шаллан. — Тебе не стоит беспокоиться.
— Какое же это беспокойство? — сказал он. — Это честь. Кроме того, я ардент. Мы сами не знаем, что с собой делать, когда не можем чем-нибудь помочь другим. Самый лучший способ ублажить меня — дать помочь тебе.
Он начал лакировать рисунок, аккуратно прыская на него. Ей пришлось бороться с желанием отдернуть лист. К счастью, он, очевидно, делал это не в первый раз, и лак ложился ровным слоем.
— Ты из Джа Кеведа, верно? — спросил он.
— По волосам? — спросила она в ответ, поднимая руку к рыжим завиткам. — Или по акценту?
— По тому, как ты относишься к ардентам. Церковь веден придерживается древних традиций, не то что другие. Мне дважды приходилось бывать в вашей прелестной стране; и хотя ваша еда пришлась по нраву моему желудку, бесконечные поклоны и приседания выводили меня из себя.
— Возможно, тебе следовало станцевать на нескольких столах.
— Я думал об этом, — сказал он, — но мои братья и сестры арденты из вашей страны могли бы умереть от смущения, и их смерть была бы на моей совести. Всемогущий не любит тех, кто убивает его священников.
— Мне кажется, что он вообще не одобряет убийства, — ответила Шаллан, не отводя взгляда от его рук. Очень странное чувство — кто-то другой работает над твоими рисунками.
— А что Ее Светлость Джаснах думает о твоем искусстве? — спросил он.
— Оно ее не заинтересовало, — скривившись, сказала Шаллан, вспомнив разговор с принцессой. — Похоже, она вообще не ценит изобразительные искусства.
— Да, я тоже это слышал. Один из ее недостатков, к сожалению.
— Но маленький, по сравнению с ее ересью?
— Действительно, — улыбнувшись, сказал Кабзал. — Должен признаться, я вошел, ожидая встретить скорее неуважение, чем уважение. Каким образом ты оказалась частью ее свиты?
Шаллан вздрогнула, сообразив, что брат Кабзал принял ее за одну из светледи Джаснах Холин. Возможно, за подопечную.
— Зануда, — прошептала она себе.
— Хмм?
— Похоже, я ненароком сбила тебя с толку, брат Кабзал. Я никак не связана с Джаснах Холин. Во всяком случае пока. Я пытаюсь убедить ее взять меня в ученицы.
— А, — сказал он, закончив лакировать лист.
— Прошу прощения.
— За что? Ты не сделала ничего плохого.
Он дунул на рисунок, потом показал ей. Идеально отлакировано, ни единого пятнышка.
— Не сделаешь ли мне одолжение, дитя? — сказал он, отложив лист в сторону.
— Любое.
Он поднял бровь.
— Любое разумное, — поправила она себя.
— По какой причине?
— Моей собственной.
— Жаль, — сказал он, вставая. — Тогда я ограничу себя. Не могла бы ты передать Ее Светлости Джаснах, что я искал ее?
