из этого отряда «Красных пик», среди которых ты меня нашел…
– А мой отец? Моя мама?.. Дед?.. – перебил Сяо, предчувствуя новый удар.
– Не падай духом, Сяо! Смерть пришла и к нам, речным людям, когда несколько снарядов ударили к самому берегу, где теснились наши нищенские лодки… Люди камнями попадали в покрасневшие волны… Как я, оглушенный, очутился в воде – не помню… Что сталось с твоей семьей, поверь мне, мой маленький друг, не знаю!..
Ван-Вей глубоко-глубоко вздохнул и стал рассказывать еще что-то, но Сяо едва слушал Ван-Вея. По лицу растекались обильные горькие слезы. Перед мальчиком неизменно стоял образ матери. Его мысли были полны семьей.
– Мужайся, Сяо, – успокаивал его Ван-Вей. – Может быть, они и живы. Вот тебе, Сяо, деньги. Их хватит надолго, и с ними ты, может быть, найдешь семью.
Ван-Вей долго рассказывал мальчику, как безопасней выбраться отсюда, где скорей всего можно найти семью.
Снова в семье
Чтобы не обратить на себя внимание, Сяо решил отойти пешком подальше от каменоломни и на обыкновенной попутной шампунке подняться вверх по реке.
В эти дни на всех пристанях происходили беспрерывные обыски, облавы, следили за всяким прибывающим и уходящим судном.
Так Сяо и сделал. Вышел пешком. И, конечно, никто не обратил внимание на шагающего по берегу малыша.
Весь день Сяо шел по вязкому, илистому берегу вверх по реке.
Как нарочно, все встречные близ берега лодки направлялись не в ту сторону. Несколько шампунок прошло вверх, но все они шли на противоположный берег или куда-нибудь к ближайшей пристани. Некоторые шампунки хотя и плыли далеко вверх, все же их хозяева отказались взять странного маленького пассажира, направляющегося в далекий У-хан.
Так весь день Сяо без толку искал попутную лодку и все дальше и дальше удалялся от каменоломни.
Уже темнело.
Усталый Сяо остановился в безлюдном месте отдохнуть и перекусить. Скинул с плеч маленький мешочек, набитый всякой снедью и связками чохов – медных дырчатых монеток, наменянных на дорогу.
Сяо отыскал удобный камень и уселся на него. Вынул вкусную засахаренную мучную лепешку и жадно принялся грызть ее.
Ему вспомнилось почему-то, как он так же на берегу великого Ян-Цзы-Цзяна сидел на камне и грыз лепешку. Это был первый день на земле оставленного семьей речного мальчика… И камень показался Сяо похожим на черепаху. Но теперь знакомая земля не страшила его. За короткую жизнь маленький мальчик перевидел и пережил больше, чем другой взрослый человек.
Выступили звезды над Ян-Цзы-Цзяном, и их серебристые отражения рассыпались по воде. А маленький Сяо все сидел на камне и вспоминал свою большую, необычайную жизнь.
Вдруг он заметил огонек на реке. Это безусловно плыла лодка вверх по реке.
Огонек поравнялся с Сяо.
Мальчик вскочил и что есть сил крикнул:
– Подождите! Подвезите меня! Я хорошо заплачу!
По огоньку видно – лодка задержалась.
– Хао! (хорошо!) – донесся голос с лодки.
Сяо задрожал от этого голоса: в нем было что-то до боли знакомое.
Лодка повернулась и пошла к берегу.
– Ты опять, не заштопанная твоя голова, наступил мне на ногу!
Сяо замер, ясно расслышав ворчливый голос деда.
«Померещилось!»… – не верил Сяо ушам.
Недалеко от берега гребец ловко вильнул широким веслом, лодка повернулась тупой кормой и влипла в самый ил берега.
Сяо не мог вымолвить и слово от радостной неожиданности: перед ним в освещенной тусклым мерцанием фонаря лодке была вся его родная семья.
Даже заспанная сестренка Ку-Ня выглядывала из-за соломенного навеса… Сяо плакал и смеялся, переходя с рук на руки.
Маленькая прядильщица*
Китайская быль
От Желтой до Голубой реки на огромном пространстве распласталась «Желтая земля» – жирный плодородный лесс.
Тысячи разбросанных поселков, сотни кропотливых муравейников-городов, опутанных морщинами узких улиц, живут пестрой трудовой жизнью на несметных просторах «Желтой земли».
Кое-где у проселочных дорог, веками на сажени вглубь протоптанные ногами пешеходов и гружеными арбами, ютятся сельские поселки в самой утробе земли.
Глинистая масса желтозема достаточно крепка, чтобы не похоронить под собой людские кровы вместе с их обитателями. Упорная почва вдоль и поперек изрыта множеством галерей, уличек, со ступенчатыми входами на поверхность земли…
Северная деревня «Тигровая ловушка», где родился Тин-Мин-Ху, была одним из таких подземных селений. Все имела в своем подземелье «Тигровая ловушка»: подземные трактиры, подземную школу и даже подземный храмик, посвященный местному богу – духу «Желтой земли».
В маленькой норке без окон и дверей, с входным отверстием на крутую галерею, похожую в дождевую пору на ручей, появление на свет Тина никого не обрадовало: в бедняцкой семье уже копошилось четверо детей мал-мала меньше.
И в своем детстве Тин знал лишь постоянный голод, колотушки со всех сторон, кротовую тьму да материнский плач…
Далекая теперь родина кажется Тину смутно-желтым сном… Все там желто: и люди, и глиняные фанзы, и земля, и редкие придорожные деревья, покрытые желтой пылью, и ручьи, размывающие желтозем, и все, все – желто-желто…
Особенно ярко помнит Тин «желтые ветры», когда со степей на край неслись неугомонно тучи плотной желтой пыли, закрывающей подчас самое солнце…
…Когда Тину исполнилось десять лет – полный рабочий возраст в бедняцкой китайской семье, – родители, чтобы не умереть с голоду, продали мальчика на много лет проходимцу-вербовщику Лю-Хан-Бину.
Из подземной убогой, но родной деревушки «Тигровая ловушка» Тин сразу же попал в страшный гигантский город машинных чудовищ, донебесных фабричных труб, летающих металлических драконов-аэропланов, в чужой город «рыжих дьяволов» (иностранцев), в Шанхай.
Далеко по ту сторону Голубой реки, на самом юге Поднебесной страны, там где Жемчужная река впадает в море, родилась Лю-Чьен в пловучей фанзе – на лодке, в жалкой семье «речных людей».
«Дочь – это только полсына», – говорит китайская пословица. И горе в той фанзе, где мать разрешилась от бремени девочкой: некуда девать лишний рот.
Вот почему воды Жемчужной реки уносят на своих волнах немало трупиков девочек-младенцев.
Но Лю-Чьен осталась жить. Как волчица, оберегала ее мать на груди своей от нападков сурового отца и не отдала дитя свое ненасытной реке…
Когда Лю исполнилось семь лет, мать умерла. Отец похоронил мать, вложив в гроб мужские туфли, чтобы в будущем воплощении, подруга его жестокой жизни родилась более достойным и счастливым существом, то есть мужчиной.
И, только после похорон матери, Лю впервые вступила своей крошечной ножкой на землю. Отец отплыл далеко вверх по реке и в пустынном месте высадил дочь на берег.
