в манере, несколько игнорирующей мое присутствие. — Ведь мы с тобой переспим этой ночью, если все сложится. По мне не скажешь, однако со мной все будет очень по-взрослому. Вот увидишь. А у Димы насчет меня сомнения…
— Ох, мать… — столь выпуклый образ ее будущего заставил сестренку задохнуться, и она временно выбыла из игры.
— Понимаю, вам еще рано такое слышать, мадемуазель, — сказал я Вике, — но вы определенно выглядите моложе своих лет. Когда-нибудь это станет поводом для пошлых комплиментов. А пока я должен был убедиться, что никому здесь не придется зубрить природоведение в перерывах между прочими занятиями.
— Природоведение! — кажется, мне впервые удалось насмешить нашу гостью. — Дима, а почему вы прямо не спросили?
— Хороший вопрос… Вероятно, потому, что после моего собственного шестнадцатилетия минуло еще лет двенадцать, и, сказать по правде, ничему сугубо прямому эти годы меня научить не могли.
— Все равно твой косяк, Димочка, — обрела голос Алена. — После моего шестнадцатилетия прошло четыре года, а никакого доверия я у тебя так и не заслужила. Нельзя было хоть разок на меня положиться?
— Девчонки, не взыщите! — потребовал я снисхождения. — У вас, скаженных, мысли уже явно к иным планетам воспарили, так что кто-то должен был сохранять трезвость в этом доме. Кстати, по части трезвости на меня больше не рассчитывайте: моя полицейская миссия выполнена и мне точно пора пропустить пару стаканчиков… В общем, прошу к столу!
— Отлично! То, что надо! Пока я сюда поднималась, вспоминала — что я ела в последний раз. Так и не вспомнила… В общем, я жутко голодная, — порадовала меня Вика и, не наклоняясь, а только переступив с ноги на ногу, каким-то неуловимым движением оставила свои кеды стоять на полу прихожей — один подле другого. Под кедами у нее не оказалось ничего, кроме маленьких босых стоп, которые она с удовольствием размяла, несколько раз приподнявшись на носочках.
— Викуль, да ты бы не разувалась, — запоздало спохватилась Алена. — Мы же не японцы. Пол тут не сказать, что чистый, а в комнатах так и вовсе натуральный хламовник. Там на такое можно наступить, что лучше уж на гадюку, чтобы не долго мучиться… Я только кроссовками и спасаюсь.
— Дома положено ходить босиком, — авторитетно заявила Вика. — Для ног нет ничего вреднее обуви. Ножки должны дышать и радоваться жизни. А у тебя, Ален, считай, два гробика на них надеты. Хотя бы ради меня — не хорони их раньше времени.
— Ах, вон что, — растерянно пролепетала сестрица, в ужасе воззрившись на свои белые мажорские котурны, которые с легкостью добавляли к ней добрых десять сантиметров роста. — Ну, я тогда сниму, наверное…
— Давай помогу, — здесь Вика по-дружески пихнула Алену в плечо, так что та потеряла равновесие и с совершенно потрясенным видом приземлилась задом на банкетку. — Сейчас мы твои ноженьки вызволим, и ты сама почувствуешь… Что тут у нас? Луи Виттон? Ну, знаю… А почему не Найк? Они удобнее… Хочешь, мы вместе в один магазинчик сгоняем? На следующей неделе там скидки будут…
— Чего там будет? — не расслышала Алена.
— Носки тоже долой, — продолжала Вика. — Ну, вот, что я говорила: ножки у тебя полумертвые. Такие славные ножки и в таком состоянии. Куда это годится? А если мы вот так сделаем? Что скажешь?
— Ы-ыы! — сказала моя сестра. В ту же самую секунду с ее лица слетели остатки человеческого рассудка, и она тихонько куда-то поплыла. — Господи, какой кайф…
Тонкие, но крепкие пальцы подруги завладели Алениной ступней и, перемещаясь от одного кусочка к другому, проделывали с ней нечто такое, от чего Алена прогнулась назад, прижмурила веки, разинула варежку и застыла в положении, в котором мне доводилось видеть ее лишь по утрам, дрыхнущей в своей постели после какой-нибудь особенно впечатляющей попойки. Оставалось только пустить слюну изо рта, и дело в шляпе… Не так давно я и сам прикладывал руку к этим неблагодарным лапам, согревая их и разгоняя по ним родную кровь, текущую и в моих жилах, и сейчас, наблюдая, как кто-то другой принуждает сестренку буквально терять сознание от восторга, я испытал внезапный укол ревности. Абсурдность данного чувства была очевидна: разумеется, к большинству удовольствий моей сестры, достающихся ей от проживания в этом мире, мне не нужно было иметь никакого касательства, но я так мало радовал ее последнее время и так много принес горя, что хотелось сохранить за собой хотя бы один простой способ вызвать на ее лице такую же блаженную улыбку, с какой она принимала сейчас ласки постороннего человека. Человека, к которому у меня все еще оставались вопросы…
— Лёся, — позвала Вика, потрепав Алену по щеке. — Возвращайся!
— Охереть, — сказала сестрица, безуспешно пытаясь проморгаться. — Что это было?
— Не ругайся, — Вика прижала палец к ее губам. — Сейчас не нужно. Ночью покажу кое-что, тогда и послушаем, какие в тебе черти сидят.
— Боже, я тебя люблю! — очертя голову выпалила Алена.
А Вика сделала следующее: она соединилась лбами с Аленой и, устремив на нее свой темный детский взор, зашептала ей нечто, что я скорее наполовину домыслил, чем услышал от слова до слова.
— Куда ты так торопишься, синеглазка? У нас еще целый ужин впереди. А после — целая ночь. Сегодня я твоя, можешь не сомневаться. Полностью. До донышка. От этих глаз, что ты видишь, до всего, что пожелаешь. И мне от этого хорошо. Радостно. И эту мою радость ты скоро ох как почувствуешь, обещаю. Мало не будет… А любить меня не спеши. Сначала пойми, кто я. Пойми, кто ты. Ощути, каково это, когда мы вместе. Ладно, красавица моя? А сейчас давай поедим чего-нибудь? У меня в животе бурчит. Хочешь послушать?
«Крайне самоуверенная особа», — решил я, частично дослушав, частично досочинив эту речь до конца.
— Димочка, покорми нас, — попросила Алена.
В столовую я вошел первым, так как по дороге сюда девочки выразили похвальное желание вымыть руки. Не знаю, что за руки они там мыли, но, дожидаясь их за столом, я успел вдоволь насладиться если не хлебом, то зрелищем этого хлеба, который помещался тут повсюду и в самых разных обличьях. Чем дольше я осматривался вокруг, тем больше мучных изделий попадалось мне на глаза. В центре стола располагалось исполинское блюдо,
