золотых кудрях, вошел, упрашивая Пушкина ради первого знакомства, откушать пива или меду. Пушкин старался быть крайне любезным со своим хозяином и, глядя на расписной передбанник, завел речь об охоте. "Вы охотитесь, стреляете?" — "Как же-с, понемножку занимаемся и этим; не одному долгоносому довелось успокоиться в нашей сумке". — "Что же вы стреляете — уток?" — "Утоок-с?" бросил тот, вытянувшись и бросив какой-то сострадальческий взгляд. — "Что же? Разве вы уток не стреляете?" — "Помилуйте-с, кто будет стрелять эту падаль! Это какая-то гадкая старуха, валяется в грязи, — ударишь ее по загривку, она свалится боком, как топор с палки, бьется, валяется в грязи, кувыркается… Тьфу!" — "Так что же вы стреляете?" — "Нет-с, не уток. Вот как выйдешь в чистую рощицу, как запустишь своего Фингала, — а он нюх-нюх направо, нюх налево, — и стойку: вытянулся, как на пружине — одеревенел, сударь, одеревенел, окаменел! Пиль, Фингал! Как свечка загорелся, столбом взвился…" — "Кто, кто?" перебил Пушкин с величайшим вниманием и участием. — "Кто-с? Разумеется кто: слука, вальдшнеп. Тут царап его по сарафану… А он (продолжал Артюхов, раскинув руки врознь, как на кресте), — а он только раскинет крылья, головку на бок — замрет на воздухе, умирая, как Брут!"
Пушкин расхохотался…
В. И. Даль. Записки. Публ. Н. О. Лернера, PC 1907, № 10, стр. 65–66.
В Оренбурге был инженерный майор… необыкновенный балагур, самый веселый рассказчик и охотник…
"Вы стреляете уток?" спросил его Пушкин.
"Как уток! — воскликнул с притворным гневом майор, — чтобы я стал охотиться за такой дрянью! Утку убьешь, она так и шлепнется прямо в грязь. Нет, мы ходим за востроносыми; того подстрелишь, он распластает крылья, и умирает на воздухе, как Брут".
В. И. Даль по записи П. И. Бартенева. Бартенев, стр. 22.
… Едучи в Берды, Пушкин говорил ему [В. И. Далю][340], что у него на уме большой роман, но он не соберется сладить с ним. "Погодите, — прибавил он, — я еще много сделаю; я теперь перебесился".
В. И. Даль по записи П. И. Бартенева. Бартенев, стр. 21–22.
19 сентября.
… Он [Пушкин] усердно убеждал меня написать роман и повторял:
"Я на вашем месте сейчас бы написал роман, сейчас; вы не поверите, как мне хочется написать роман. Но нет, не могу: у меня их начато три, — начну прекрасно, а там недостает терпения, не слажу".
Пушкин потом воспламенился в полном смысле слова, коснувшись Петра Великого, и говорил, что непременно, кроме дееписания о нем, создаст и художественное в память его произведение:
"Я еще не мог доселе постичь и обнять умом этого исполина: он слишком огромен для нас, близоруких, и мы стоим еще к нему близко, — надо отодвинуться на два века, — но я постигаю его чувством; чем более я его изучаю, тем более изумление и подобострастие лишают меня средств мыслить и судить свободно. Не надобно торопиться; надобно освоиться с предметом и постоянно им заниматься; время это исправит. Но я сделаю из этого золота что-нибудь. О, вы увидите: я еще много сделаю! Ведь даром, что товарищи мои все поседели да оплешивели, а я только что перебесился; вы не знали меня в молодости, каков я был; я не так жил, как жить должно; бурный небосклон позади меня, как оглянусь я…".
Последние слова свежо отдаются в памяти моей, почти в моих ушах, хотя этому прошло уже семь лет.
В. И. Даль. Воспоминания. РВ 1890, № 10, стр. 7–8. — Ср. Майков, стр. 418–419.
[Пушкин говорил о Петре: ] "Я стою вплоть перед изваянием исполинским, которого не могу обнять глазом— могу ли я списывать его? Что я вижу? Оно только застит мне исполинским ростом своим, и я вижу ясно только две-три пядени, которые у меня под глазами".
В. И. Даль. Записки. Публ. Н. О. Лернера. PC 1907, № 10, стр. 66.
* Приходилось Пушкину вступать в такой разговор:
"А ну-ка, дедушка, расскажи нам, сделай одолжение, про Пугача".
"Для кого Пугач, ваша милость, а для меня царь-батюшка Петр Федорыч". "
Н. Г. Иванов. Пушкин на Бердах. РА 1900, I, стр. 152.
Конец сентября.
Ст. Шатки, между Арзамасом и Лукояновым, по пути из Оренбурга.
Когда он [И. Савостьянов] вошел в станционную избу на станции Шатки, то тотчас обратил внимание на ходившего там из угла в угол господина (это был Пушкин); ходил он задумчиво, наконец, позвал хозяйку и спросил у нее чего-нибудь пообедать, вероятно, ожидая найти порядочные кушанья по примеру некоторых станционных домов на больших трактах. Хозяйка, простая крестьянская баба, с хладнокровием отвечала ему: "У нас ничего не готовили сегодня, барин". Пушкин все-таки, имея лучшее мнение о станционном дворе, спросил подать хоть щей да каши. "Батюшка, и этого нет, ныне постный день, я ничего не стряпала, кроме холодной похлебки".
Пушкин, раздосадованный вторичным отказом бабы, остановился у окна и ворчал сам с собою: "Вот я всегда бываю так наказан, чорт возьми! Сколько раз я давал себе слово запасаться в дорогу какой-нибудь провизией, и вечно забывал и часто голодал, как собака".
И. Савостьянов по записи К. И. Савостьянова. Публ. А. А. Достоевского, ПС, XXXVII, стр. 150.
Ноябрь.
У кн. В. Ф. Одоевского[341].
Пушкин только и говорил, что про Гофмана[342]… Гофмана я знал наизусть… Наш разговор был оживлен и продолжался долго; я был в ударе и чувствовал, что говорил, как книга. "Одоевский пишет тоже фантастические пиесы", сказал Пушкин с неподражаемым сарказмом в тоне. Я возразил совершенно невинно: "Sa pensee malheureusement n'a pas de sexe" [К несчастью, мысль его не имеет пола], и Пушкин неожиданно показал мне весь ряд своих прекрасных зубов…
[В. В. Ленц][343]. Приключения лифляндца. РА 1878, I, стр. 442.
…Одоевскому очень хотелось узнать, прочитал ли Пушкин [его] книгу[344] и какого он об ней мнения. Но Пушкин отделался общими местами: "Читал… ничего… хорошо…" и т. п. Видя, что от него ничего не добьешься, Одоевский прибавил только, что писать фантастические сказки чрезвычайно трудно. Затем он поклонился и прошел, тут Пушкин… сказал: "Да если оно так трудно, зачем же он их пишет? Кто его принуждает? Фантастические сказки только тогда и хороши, когда писать их не трудной
Гр. В. А. Соллогуб. Пережитые дни. "Русский Мир" 1874, № 117.
29 ноября.
Вчера бал у Бутурлина (Жомини)[345] — любопытный разговор с Блайем[346]: зачем у вас флот в Балтийском море? для безопасности Петербурга? но он защищен Кронштадтом. Игрушка!
— Долго ли вам распространяться
