И вот тогда я чуть не убил мистера Карлсона. Помню каксейчас, было третье марта. Шел дождь, и остатки снега превращались в грязныелужи слякоти, хлюпающие под ногами. Думаю, не надо особо подробно описыватьпроисшествие, все вы были его свидетелями. Ключ был у меня в кармане. МистерКарлсон вызвал меня к доске. Я терпеть не мог отвечать ему урок, потому что,слабо разбираясь в его предметах, ощущал себя кретином. Всегда, как он называлмою фамилию, меня бросало в пот.
Не помню точно, чего он от меня хотел в тот раз. Кажется,речь шла о наклонной плоскости, будь она проклята. Помню, с какой злобой ядумал тогда об этой чертовой плоскости и об этом негодяе, которому доставлялоудовольствие делать из меня посмешище перед всем классом. Он спрашивал меня,знаю ли я, сколько будет дважды два, и знаком ли я с делением столбиком, иназывал меня «наш юный гений». Когда он в третий раз произнес: «Этозамечательно, Чарли! Замечательно! Прелестно!», он был похож на Дикки Кейбла. Тотже голос, те же интонации. Голос был так похож, что я невольно оглянулся посторонам. Так похож, что рука моя невольно потянулась к заднему карману брюк,где лежал ключ. Желудок сжался в комок. Я боялся, что не удержу в себесегодняшний завтрак, и крепче сжал челюсти. Ключ упал на пол, громко звякнув.Мистер Карлсон удивленно взглянул на него:
— Это еще что?
И он протянул руку.
— Не трогайте, — быстро сказал я, наклонился и поднял ключ.
— Дай-ка мне сюда эту штуку, Чарли.
Мистер Карлсон протянул руку.
Я разрывался на части. Такое ощущение, будто бежишьодновременно во все стороны. Какая-то часть меня кричала — не слышно дляокружающих, но вполне реально. Кричала, как испуганный ребенок в темнойкомнате.
— Нет, — ответил я.
Все смотрели на меня в этот момент. Наступила тишина.
— Тебе придется выбирать, отдашь мне или мистеру Денверу.
Затем со мной произошла забавная вещь. Наверное, в каждом изнас есть такая невидимая линия, отделяющая одну часть сознания от другой. Каклиния, отделяющая освещенную половину планеты от темной. Кажется, этоназывается терминатор. Очень хорошее слово. Я вдруг неожиданно для себя пересекэту линию. Только что желудок мой выворачивался наизнанку, а щеки горели, и вотя стал абсолютно спокоен.
— Хорошо, сейчас Вы получите то, что хотите, — я медленноподнял ключ, как бы примериваясь, — сейчас, я прикину, куда Вы его получите.
Мистер Карлсон вытаращился сквозь свои огромные очки иподжал губы. Он был сейчас более чем когда-либо похож на клопа. Эта мысльвызвала у меня улыбку. Я опустил ключ.
— Хорошо, Чарли, — сказал он, — дай сюда эту штуку и иди кдиректору. Я подойду туда после урока.
— Иди в задницу, — ответил я и взмахнул ключом.
Ключ ударился о матовую поверхность доски. Полетеликрошечные кусочки черной пластмассы и известковая пыль от мела. Мистер Карлсонвздрогнул, будто я нанес повреждения его любимой мамочке. Это было для меняоткрытием. Я снова ударил по доске. И снова.
— Чарли!
Что-то весело напевая себе под нос, уже не помню что, япродолжал молотить по доске. Мистер Карлсон вздрагивал и подпрыгивал. Глядя наего прыжки, я чувствовал себя все лучше и лучше. Трансакционный анализ, детимои.
— Чарли, я вижу, ты…
Я повернулся к нему спиной и стал бить ключом по выступу длямела. В доске уже была порядочная дыра. Куски мела упали на пол, подняв облакобелой и желтой пыли. В этот момент мистер Карлсон попробовал схватить меня заруку.
Я повернулся и заехал ключом ему по голове. Всего один раз.Но было море крови, он упал на пол, очки отлетели на несколько шагов в сторону.Возможно, именно это разрушило все очарование: вид его очков, валяющихся наперепачканном мелом полу, и его ставшее вдруг голым и беззащитным лицо.
Похожее на лицо спящего человека, только залитое кровью. Ябросил ключ на пол и, не оборачиваясь, вышел из класса. Я пошел в директорскуюи рассказал, что произошло.
Джерри Кессерлинг усадил меня в патрульную машину, а мистераКарлсона отправили в центральный госпиталь, где рентген показал у него переломчерепа. Я впоследствии узнал, что из его мозга вытащили четыре кусочка лобнойкости. И еще хорошо, что все закончилось именно так.
Потом были переговоры. Бесконечные переговоры со старымдобрым Томом, с Доном Грейсом, с моим отцом и со всеми перечисленными лицами вовсевозможных комбинациях. Кажется, единственный человек, кто не принималучастие в решении моей судьбы, был наш сторож мистер Фазио.
Отец сохранял восхитительное спокойствие. Мама постояннопринимала транквилизаторы, но ему все это было ни к чему. Он все времяоставался холоден как лед, и лишь по задумчивым взглядам, которые он иногдабросал на меня, я понимал, что меня ожидает серьезный разговор с ним наедине.Этот человек мог задушить меня голыми руками, сохраняя все то же бесстрастноевыражение лица.
Были длинные и трогательные извинения, которые не безудовольствия выслушивали забинтованный мистер Карлсон и его жена, дама скаменным лицом: «…Чудовищный проступок… Я не помнил себя… Не знаю, как выразитьсвое сожаление…» Передо мной, правда, никто не извинялся за то, что я былвыставлен круглым идиотом и стоял пол-урока, потея и пытаясь сдержать тошноту.Глупо было ожидать таких извинений, как и извинений от Дика Кейбла или ДаныКоллет.
Я провел пять часов в камере, пока отец и бьющаяся вистерике мама («Почему ты сделал это, Чарли? Почему? Почему?») приходили ксоглашению с полицейскими, вносили деньги в залог, договаривались с мистеромКарлсоном… Но с его женой найти общий язык не удалось, она продолжаланастаивать на том, чтобы мне дали как минимум десять лет.
По дороге домой отец бросил мне сквозь стиснутые зубы, что ядолжен буду зайти в гараж, как только переоденусь.
Пока я натягивал джинсы и старую рубашку, я не переставалдумать об этом приглашении. Мне хотелось, как это обычно бывает в такихслучаях, выйти на дорогу и уехать куда-нибудь подальше. Но сейчас что-то во мнеотчетливо протестовало. Я был приглашен, и я должен пойти.
В конце концов, нам действительно есть что сказать другдругу.
Итак, я пошел в гараж.
Там пахло плесенью, машинным маслом, но чистота быланеобыкновенная. Папочка занимался этим сам. Гараж был его местом, в нем быловсе необходимое и ничего лишнего. К стене была прислонена косилка. На прочновбитых в стену гвоздях аккуратными рядами были развешаны инструменты для уходаза садом и лужайкой. Шляпки гвоздей образовывали идеальную прямую.Аккуратность, граничащая с идиотизмом. Тачка стояла в углу, а рядом лежалитщательно перевязанные бечевкой пачки старых журналов: «Аргози», «Блюбук»,«Тру», «Сэтэдэй Ивнинг Пост».
