вдобавок оскорбил ее старшего брата, дав ему пощечину. И все это было в порядке вещей, так ему по крайней мере казалось. Потом он записался в армию и стал офицером. Он часто хвастливо заявлял: «Уж таким я уродился — не умею сгибать колени». Даже в бой он всегда ходил в полный рост. Он не боялся риска и быстро продвигался по службе. Всерьез его интересовали лишь война да женщины. Во время одной из карательных экспедиций сгорел дом Бай Тхать, хотя он в этом был совсем не повинен. Родители Бай Тхать не перенесли горя, они умерли три месяца спустя. Братья ее — неизвестно, тогда ли вспыхнула их ненависть или они давно тайком помогали партизанам, — ушли к вьетконговцам. Сумасбродствам Кха не было конца. Отрезвление наступило в ту минуту, когда голос из рупора призвал его, Дао Ван Кха, сдаваться. «Ну вот, — сказал он себе, — теперь тебе предстоит лицом к лицу встретиться с врагом, в руках которого твоя судьба, наконец ты узнаешь, на что способен».
Дождя уже не было, когда он кончился, Кха не заметил. Пленным приказали выходить, лучи фонариков забегали по пещере. Капитан медленно поднялся.
«Какой же я герой, если не попытаю счастья и не найду способ отсюда выбраться. В побеге нет ничего позорного». Он не пошел, как прежде, рядом с Мамом, а нарочно задержался и пристроился сзади. Луна светила совсем тускло, и, когда проходили через густые заросли, капитану удалось незаметно ускользнуть в тень. Потом он спустился в расщелину и пополз.
* * *
В назначенный пункт пленные прибыли среди ночи. На поверке одного не досчитались. Командир роты Шау еще не знал имени того, кто бежал. Когда пленных выстроили на перекличку, он увидел Мама.
— Шау, — сказал ему тот, — бежал Дао Ван Кха из нашего села, мы с ним вместе сидели в пещере, когда пережидали дождь, он еще говорил, что тоже знает тебя.
Шау выслушал его молча, а настойчивый голос внутри твердил: «Значит, враг улизнул!»
Шау усмехнулся.
— Куда же бежать — здесь выхода нет. Если мы не поймаем его, пропадет один в лесу. Глупо!
Когда пленных повели в бамбуковую хижину ужинать, Мам услышал, как Шау сказал конвоиру:
— Как только поедят, идите спать. Дневальный уже назначен. А утром, пораньше, начнем поиски.
Прошло около получаса после того, как Мам поел и выкурил две сигареты, которые им раздали за ужином. Он дремал, когда снаружи послышался чей-то приглушенный голос:
— Поймали! Спасибо, товарищи. Думали, далеко уйдет, а он заполз в окоп к зенитчикам…
В соседнем отсеке загорелась контрольная лампа. Капитан Кха со связанными руками, весь облепленный грязью, стоял, опустив голову. Ему не нужно смотреть, он и без того хорошо знал, кто сейчас сидит перед ним. Стыд и ярость душили его. «Ты капитан, и я капитан. Мне незачем тебе кланяться. Лучше смерть, чем позор. Стреляй, ну чего ты ждешь, стреляй же!» Криво усмехнувшись, он поднял голову и с вызовом взглянул в лицо Шау. Сейчас на него посыплется град ударов, а потом автоматная очередь… Взгляды скрестились. Капитан Кха едва устоял на ногах, тщетно он пытался опереться на створку полуоткрытой двери. Шау приказал снять с него веревки и велел ему сесть на деревянную колоду, служившую стулом, по другую сторону бамбукового стола.
— Зачем ты пытался бежать? — мягко сказал он. — Видно, ты не знаешь или не веришь, что Фронт[42] щадит таких, как ты…
«Нечего тянуть, к чему все эти слова, хочешь убить, так лучше убей сразу!» — прочел Шау в глазах, впившихся в него. Пальцы Шау задрожали, но он постарался взять себя в руки: «Если тебе дана вся полнота власти, то во имя дела революции ты должен уметь превозмочь свои чувства».
— Ты, конечно, ожидал, что я стану мстить, буду унижать тебя, поэтому и бежал, — медленно сказал он. — Но это не так. Когда-то я действительно думал: «Отомсти! Жизнь твоей сестры загублена, твоя семья опозорена… Если ты не отомстишь, тебе не пристало жить, не пристало называться человеком…» Но вот уже почти десять лет я в революционной армии, за это время на многое стал смотреть по-иному. Да, семья моя опозорена. Но ведь нет большего позора, чем потерять родину. Жизнь моей сестры загублена, и я не могу не страдать. Но на долю моих соотечественников выпали страдания и горе неизмеримо большие… Да и мало найдется таких мужчин, кто ни в чем не виновен перед женщиной…
Капитан Кха едва сдержал вздох облегчения, он боялся поднять глаза от стола.
Шау налил из термоса в кружку горячего чаю и протянул капитану. Тот взял ее прямо из рук, пробормотал «спасибо», но к чаю не притронулся.
— Закури, — предложил Шау. — Тошно тебе, наверное, сейчас. Покури, а потом иди поешь, ты ведь голоден. Завтра или послезавтра увидимся снова, времени впереди много. Ну, а то, что ты сам пошел в сайгонскую армию, это твоя ошибка…
Они молча курили. Задумчивый взгляд Шау, прямой и искренний, был устремлен на капитана. А капитан не отрывал мрачного усталого взгляда от огонька лампы. Кружка с горячим чаем давно остыла, сколько сигарет он выкурил — он и не помнил…
Наконец он поднял голову:
— Я виноват перед тобой, Шау. Тогда я…
Шау протестующе махнул рукой:
— Да, ты ударил меня, но это ничто в сравнении с тем унижением, в которое повергли нас враги, заставив вьетнамцев пойти против своего народа. Твой проступок передо мной я уже забыл, и незачем об этом думать. Я хочу только, чтобы ты осознал свою вину перед родиной…
По другую сторону бамбуковой перегородки лежал, прислушиваясь, Мам. Те двое замолчали. Мам долго ждал, надеясь услышать еще что-нибудь, и незаметно задремал. Когда он проснулся, лампа все еще горела. Мам не знал, о чем они успели переговорить за это время. Он хотел было приподняться и заглянуть за перегородку, но несколько рук тут же протянулись к нему и заставили лечь. В этот момент голос капитана, хрипловатый и слегка подрагивающий, тихо, но отчетливо произнес:
— Не думал, что когда-нибудь увижусь с тобой. Если бы мы встретились немного раньше…
Те же самые руки, которые только что удержали Мама, теперь легонько подергали его за волосы, словно спрашивая, все ли он хорошо слышал.
В эту ночь многие из пленных не спали…
Перевод И. Зимониной.
НОЧЬЮ В ЛОДКЕ
Чем дальше, тем у́же, тесней становилась извивавшаяся змеей протока. Крупные листья кустистых пальм[43], спутанные клубки вьющихся растений, которые свисали с
