я оставила у них Эллисон в третий раз, то приехала забрать дочь в восемь с четвертью. Опоздала на пятнадцать минут. Уже около дома я видела, как их машина отъезжает с парковки. Эллисон сидела на садовых качелях: дом был заперт. Она осталась одна. Я боялась, как бы дочь не расстроилась, что бабушка с дедом ее бросили, но напрасно. По ее мнению, я успела как раз вовремя.
– Я знала, что ты приедешь, – сказала Эллисон.
Митч стал для меня мистером Субботний Вечер – большего он не просил. Чаще всего мы смотрели кино: за неделю оба очень уставали на работе. Мне нравилось ощущать рядом тепло человека, для которого я что-то значу. Митч называл меня Рути, и это был верный признак того, что я ему дорога. Да и мне тоже не нужен был кто-то, с кем приходилось бы проводить двадцать четыре часа в сутки. Я в любой момент могла понадобиться ребятам. Забот мне хватало и с Эллисон, которую я везде возила с собой и кормила в больничных столовых. Не хватало мне еще мужчины, которому приходилось бы объяснять, что сегодня я не успею приготовить ужин, потому что у меня появился новый подопечный.
Нельзя сказать, что Митч был очень рассудительным, но он умел находить выход из любой ситуации и был мастером на все руки. Он построил прекрасные мостки на озере Гамильтон и точно знал, сколько кубических футов доски потребуется для пирсов разных размеров. Он был из тех мужчин, которые в состоянии сделать мелкий ремонт, а мне такой человек был просто необходим. У моих ребят он мог починить что угодно. И занимался этим бесплатно.
Я знала, что на неделе он летает в Мексику и обратно и заказывает товары для Джека Батчера и магазина «Вол-Март». Иногда он летал в Азию: все его костюмы были из Гонконга. Наверное, поэтому он всегда был одет с иголочки. В тамошних ателье были выкройки, выполненные по его меркам, и, прежде чем сшить костюм, портные присылали ему образцы ткани. И бог свидетель, костюмы получались шикарные!
В каком-то смысле мы с Митчем были похожи. Например, он понимал, что благодаря правильному наряду иной раз можно оказаться там, куда тебя не пустили бы даже на порог черного хода, будь ты одет по-другому. Митч вырос в очень бедной семье и детство провел в курятнике, который переделали в спальню. Его мать была замужем пять или шесть раз, так что у него было много отцов, но не было ни братьев, ни сестер, потому что его мама не хотела повторять былых ошибок. Его биологический отец, живший в Маунт-Иде, отказывался признавать в нем сына, хоть они и были копиями друг друга.
Все эти подробности открывались мне постепенно. Я внимательно слушала рассказы Митча, который во многом оставался для меня загадкой. В моей голове по-прежнему звучал голос матери, говорившей, что я гожусь в жены лишь сыну шиномонтажника. У Митча были свои комплексы: он заканчивал школу Каттер-Морнинг-Стар. Это была сельская школа, и до сих пор бытовало убеждение, что ученики каждое утро добираются до нее верхом или на повозке. Название школы было синонимом глухомани, и считалось, что в ней учатся только обездоленные бедняки. Митч был красавчиком и еще в старших классах научился водить машину, но когда девчонки из Хот-Спрингса на вопрос о том, в какой школе он учится, слышали «Каттер», они тут же со смехом убегали.
Митч был о себе не самого высокого мнения, и вдобавок от него ушла жена. Я много о ней слышала, хоть расстались они уже три года назад. Она по-прежнему жила в Хот-Спрингсе и владела небольшим магазином белья, в который я иногда заходила. Она мне очень нравилась. Я вспомнила, что однажды видела Митча в ее магазине. Тогда он остался в моей памяти безликим размытым пятном. «А это мой муж», – небрежно бросила хозяйка магазина. Я всегда обращала внимание на ее обручальное и помолвочное кольца: они съезжали набок из-за слишком больших бриллиантов. Дело было в середине восьмидесятых, когда женщины носили разноцветную кожаную одежду. У хозяйки магазина было несколько изготовленных на заказ кожаных комплектов, которые, как я узнала теперь, были сшиты там же, где и костюмы Митча. Наверняка портные до сих пор хранят выкройки ее нарядов рядом с выкройками его костюмов.
Он покупал ей все самое дорогое. Драгоценности, бриллианты, меха. На день рождения подарил новенький «Шевроле-Корвет». Мне на подобную роскошь рассчитывать не приходилось – да мне все это было и не нужно. Просто я думала, что такая щедрость была выражением безумной любви, которая, возможно, снова однажды вспыхнет в его сердце. Да никто другой и не стал бы со мной встречаться: одинокие мужчины ужасно боялись, что кто-то увидит их в моем обществе.
Митч честно признался, что изменял бывшей жене, и я от греха подальше показала ему фотографию Сэнди, чтобы убедиться, что ему не доводилось бывать у нее в спальне. Наша с Сэнди дружба была совсем не та, что раньше. Когда мы случайно встречались в городе, она улыбалась мне и любезно спрашивала: «Как поживаешь?», но больше не звонила с предложением вместе провести время. Я не сразу поняла, что потеряла лучшую подругу, но даже после этого продолжала чтить ее свод правил женской дружбы. Или, по крайней мере, считалась с этими правилами.
Митч мне очень нравился, и иногда я начинала по нему скучать. Он катал меня на спортивных машинах с пятиступенчатой коробкой передач и ради развлечения гонял по проселочным дорогам. Он был не из тех, кто раз и навсегда выбирает один маршрут. А я, сидя в пассажирском кресле, играла свою роль блондинки с развевающимися волосами.
Что-то большее Митчу было не нужно, а я ни на чем не настаивала.
В День матери я специально приехала за Эллисон пораньше. Для ее бабушки с дедом это всегда был важный праздник. Во второе воскресенье мая они чествовали не меня и даже не Имоджен, а матерей, которые ходили в ту же церковь, что и они. Дед Эллисон – про себя я называла его Старый Хрыч – месяцами выращивал в теплице великолепные орхидеи, из которых на День матери собирал букетики для прихожанок церкви. Ухаживая за орхидеями, он иногда отщипывал бутоны, чтобы на их месте распускались еще более крупные и яркие цветки. Но мне ни разу не досталось даже лепесточка. Как и Эллисон.
Когда я приехала, Старый Хрыч уже грузил орхидеи в машину. Он был так увлечен сюсюканьем с цветами, что даже не заметил, что Эллисон уходит.
– Передайте Имоджен мои поздравления с Днем матери, – крикнула я, чтобы он хоть немного обратил на нас внимание.
Старый Хрыч быстро взглянул на меня, кивнул и снова повернулся к своим бесценным белым, розовым, фиолетовым и красным цветам.
Глава тринадцатая
– Я видел вас по телевизору, – прозвучало в трубке. Голос был хриплым и, казалось, принадлежал немолодому человеку. У меня было такое чувство, что если бы говорившему пришлось написать произносимые слова, он наделал бы в них немало ошибок.
– И? – спросила я.
– У меня есть сын, а у него есть двоюродный брат, – сказал мужчина и кашлянул.
– Слушаю, – сказала я, раскрывая блокнот.
– У них то, о чем вы рассказывали.
– СПИД.
– Мм, да.
Он хотел, чтобы я приехала в Стори, – это было еще дальше, чем Маунт-Ида.
Утром я навестила своих ребят и выехала на шоссе, вдоль которого через некоторое время стали появляться кварцитовые карьеры и семейные каменоломни.
В этих пустынных местах красота пробивалась из-под земли. Я не могла представить, чем еще люди могут зарабатывать здесь на жизнь. Тут все было по-другому. Во время Гражданской войны те, кто не хотел ни с кем общаться и искал покоя, ушли в горы Арканзаса. У меня появилась возможность лично убедиться, что местные жители по-прежнему нелюдимы.
Дом, к которому я подъехала, мало чем отличался от хижины. Во дворе было полно немытых детей разного возраста. Их было пятеро или шестеро – они так быстро перемещались из дома на улицу
