В этот миг на него радостно бросился Брат Монах и облизал ему все лицо, словно это почтовая марка. Чтобы наклеить на письмо к Господу Богу. Бейтел обнял собаку и облизал ей нос в ответ.
Итоги голосования оказались ошеломительными: один голос за Дилана, один за Донни, три за Салли Мо. Но за Донни еще проголосовали Бакс и Никель, так что у него тоже было три. Как же так вышло?
Писать – это искусство вымарывать ненужное. Я уже где-то выше упоминала. Но эти четыре строчки – первые, которые я вычеркнула в своих тетрадках целиком. До этого я избавлялась только от слова «бред» – уже раз сто, но от него я теперь вроде бы отучилась. До сих пор я думала: вычеркиванием можно будет заняться потом, когда я буду знать, чем вся история закончится, когда наша героиня завоюет любовь, и я буду знать, какие факты бесполезны, потому что затягивают повествование или вообще мешают. Но эти фразы надо было вычеркнуть сразу. Не потому, что они лишние, а потому, что здесь им не место. В них говорилось о результатах выборов. Слова сами выпрыгнули на бумагу. Возможно, потому, что я так жутко злюсь. Но если их не вычеркнуть, то читатель сразу все узнает. А в книге так нельзя. Это все равно что в детективном триллере раскрыть карты в первой же фразе. Ну, к примеру: «Когда после закрытия магазина прямо за прилавком нашли старого мясника, лежавшего в луже крови, а из груди у него торчал его же собственный нож для разделки туш, и никто еще не знал, что это дело рук художника Брандана, весь остров пришел в смятение: кто же его убил?» Так писать нельзя.
В бункере было темно хоть глаз выколи.
– Ты принес свечи? – спросила Джеки.
– Разберемся, – ответил Донни.
– А еду?
– Будет вам еда.
– Когда?
– Я умер, – сказал один из братьев.
Не знаю который.
– Я тоже, – сказал второй.
После этого стало все равно, кто именно что именно сказал.
– Я ничего не вижу, – сказал один.
– Я ничего не слышу, – сказал другой.
– Я не чувствую никакого вкуса во рту, – сказал первый.
– Я ничего не чувствую на ощупь, – сказал второй.
– А пахнет только ссакой, – сказал один из двух.
– Значит, вы еще не совсем умерли, – вступил Донни, – а только лежите при смерти. Но я сотворю чудо, клянусь. Исцелю вас с помощью хлеба, вина и солнечного света.
– Ты точно нас отсюда выпустишь, если мы за тебя проголосуем?
Вот оно как, оказывается.
– И у них будут свечки и еда только после того, как мы за тебя проголосуем? – спросила я.
– Нет, черт побери, – выругался Донни, – я просто забыл. Готовил речь и так далее. Понятно?
– Эта та девчонка в очках? – спросил один из братьев.
Я включила фонарик в своем мобильнике, осветила себе лицо и постаралась скорчить как можно более страшную рожу. На миг стало тихо. Возможно, я казалась сейчас очень красивой.
– Ты разрешишь нам сходить в деревню, если мы проголосуем за тебя?
Я была сама себе противна, и весь мир тоже был мне противен, когда я им ответила:
– Ладно, если вы будете очень осторожны и будете держаться так, чтобы никто не догадался, кто вы такие…
Мне было противно, потому что в тот момент я, пожалуй, и правда думала: давайте-ка я вас подмаслю и стану главной, а потом смогу делать то, что считаю важным.
– А этот второй парень тоже здесь?
Я направила свет на Дилана.
– А ты нам разрешишь сходить в деревню, если мы проголосуем за тебя?
Предвыборные дебаты сразу набрали обороты.
– Это пусть Джеки решает, – ответил Дилан.
– Значит, если ты станешь главным, то решать за тебя будут другие?
– За него мы не будем голосовать.
– К черту Джеки!
– Как зовут этого второго?
– Дилан.
– Дилан мудила.
Я посветила фонариком на братьев. Оба бледнющие, глаза сощуренные, как будто близнецы целый год проделывали на фабрике дыры в новых джинсах – по полцента за дыру. Бейтел и Брат Монах спрятались у меня за спиной. Я почувствовала, как мою шею лизнул чей-то язык. Чей – понятия не имею.
– Ну что, начнем? – спросил Донни. – Я первый?
Из кармана брюк он вытащил сложенный лист бумаги и принялся читать по нему. Подсвечивал написанное мобильником, а я свой фонарик направила на его лицо. Очень любезно с моей стороны. Поначалу я не понимала ни слова из того, что он говорил, потому что напряженно думала: блин, целая речь, доклад, спич, декларация прав нашего поколения, обустройство нового общества, высокие идеалы, практические решения. Язык у меня заранее окостенел, когда я поняла, что сейчас мне тоже предстоит встать и толкануть речь. Но без бумажки. Что я буду говорить? Почему Донни не предупредил, что мы будем выступать? Вообще-то все понятно. Он крыса. Но, решив, что загадаю загадку про волка, козу и капусту, я успокоилась. И дальше уже слушала без проблем.
Он отлично говорил, наш Донни. Честное слово, лучше Гитлера. Конечно, Гитлер тоже умел ораторствовать, но то и дело срывался на крик. А Донни выстраивал свою речь аккуратно. Брал не громкостью, а аргументами. Прямо хотелось за ним пойти. Но в том-то и дело: люди, у которых хорошо подвешен язык, так преподносят вранье, что начинаешь им верить, а у плохих ораторов правда получается похожа на ложь. Донни довольно-таки начитанный. Но у меня в голове книг на тысячу больше: я узнавала все, о чем он говорил. Он хотел, чтобы к власти пришли дети, – и тогда земля снова станет раем.
– Вы хотите, чтобы родителей было больше или меньше? – задал он вопрос.
Не слишком удачный.
– Больше, больше, больше! – закричали близнецы.
Бейтел у меня за спиной сказал тихонько:
– Больше.
Мы с Диланом тоже хотели, чтобы у нас стало на одного родителя больше. Подходящего нового родителя.
И только Джеки прошептала:
– Я не хочу иметь родителей, и я не хочу иметь детей, чтобы не быть их родительницей и не мучить их, поэтому я не хочу иметь мужчины.
Донни с Диланом удивленно переглянулись.
– Я не хочу иметь женщины, – сказала Джеки, – я не хочу иметь места работы.
Я посветила на нее. Она тоже была очень бледная от жизни в бункере, но ей это только добавило красоты. Волосы ее превратились в роскошную перепутанную копну и торчали во все стороны. Губы она ожесточенно сжала. Глаза горели, как угли на белоснежном фоне. Ружье лежало у нее на коленях, дулом в сторону близнецов.
Затем я направила луч на Донни. Теперь он говорил немного громче и смотрел только туда, где сидела Джеки. То, что дети придут к власти, произойдет впервые в истории, утверждал он, и это будет прекрасно, весь мир станет от этого лучше. Но на начальной стадии детям потребуется помощь. Сильный, преданный им лидер может быть очень полезен. Человек, который возьмет их за руку и будет объяснять им все, что надо, пока они всего не поймут и не научатся принимать важные решения как полноценные члены нового общества. Таким лидером готов стать он, Донни. Пока в этом будет необходимость.
