— Я так и буду поступать, — едва слышно прошептала Клотильда.
— Что ж, это уже хорошо, но мне бы хотелось попросить тебя о большем. Используй данное тебе знание, чтобы помочь любому страждущему, готовому последовать за тобой, никогда не отворачивайся ни от одного больного, — Клотильда нахмурилась, глядя в глаза монаха и пытаясь прочесть там ответ.
Она не понимала, зачем брать с нее такое обещание.
Тем не менее она произнесла:
— Я согласна жить по этим правилам. И сделаю все, что в моих силах, для установления Порядка, о котором ты говорил.
— Преданное сердце! — монах наконец-то улыбнулся — широко и ослепительно.
Затем, однако, улыбка исчезла с его губ, и он посмотрел куда-то в сторону:
— Но я чувствую еще чью-то боль — и немалую! Я должен спешить туда, чтобы нести исцеление. Может быть, я еще вернусь, чтобы дать имя твоему Ордену.
Бог тебе в помощь, добрая женщина!
— Но куда ты направляешься?
— Туда, где я нужен. Прощай!
Когда дверь закрылась за его спиной, Клотильда рванулась вслед. Она вскочила со своего тюфяка, шатаясь, подбежала к двери, рывком отворила ее и замерла. Снаружи никого не было. Более того, не было видно даже следов монаха — лишь снег, кружась, падал на землю.
— Это было чудо, — прошептала одна из монахинь — слушательниц матери настоятельницы.
— Возможно, — осторожно согласилась та. — А может быть, он был всего лишь обычным монахом, одним из многих. Мы знаем, что они в своих монастырях постоянно ищут новые применения для тех необычных способностей, с которыми рождаются некоторые люди…
Гвен хотела было рассказать им о том, сколь редки подобные пси-способяости вне их планеты, но передумала.
— ., возможно, он был именно таким монахом, путешествующим с миссией, возложенной на него настоятелем монастыря. Естественно, в методах его лечения не было ничего чудесного — мы и сами владеем этими методами. А бездонный горшок мог оказаться просто очень большим горшком при тех малых порциях, что съедали больные.
— Но был еще шрам, — заметила одна из пожилых монахинь.
— Да, след от ожога, от запястья до запястья, через обе руки и грудь, — кивнула мать настоятельница. — Должно быть, он жестоко пострадал в молодости и через собственную боль познал необходимость всепрощения, о котором говорил.
— Но, возможно… — Гвен понимала, что мать настоятельница пыталась дать рациональное объяснение там, где остальные монахини видели чудо.
Сестра Патерна Теста даже не ответила на невысказанный вопрос. Она просто сидела и ждала, когда пожилая послушница напомнит Гвен известные факты:
— Святой отец Видикон был опален подобной молнией, это и послужило причиной его смерти.
Гвен в удивлении вскинула взгляд. Насколько она знала, отец Видикон сознательно схватился за два высоковольтных провода, понимая, к чему это приведет.
Однако здесь, в культуре этого народа, они предпочитали говорить о молнии. Гвен хотелось возразить, что молния не оставит подобного следа — дело ограничилось бы шрамами на ладонях, но затем передумала.
Зачем? Людям свойственны заблуждения.
— Так вы верите, что ваша обитель началась с явления самого святого отца Видикона?
— Возможно, — допустила мать настоятельница. — Хотя, пожалуй, у нас гораздо больше желания верить в это, чем оснований.
Большинство окружающих склонили головы, некоторые — не успев даже скрыть улыбку, но тем не менее в глазах всех женщин можно было прочитать оживление.
Что касается Гвен, она была вынуждена согласиться со словами матери настоятельницы, хотя и хотела бы поверить в чудо. Ее почему-то огорчала мысль, что названный монах мог быть просто человеком, пусть и могущественным эспером.
— А известно, как выглядел этот монах? — спросила она. — Запечатлен ли где-нибудь его образ?
— О, да! Ведь Мэрил в своем полузабытьи являлась свидетельницей всего происходившего, а она очень искусно владеет кистью, — сестра Патерна Теста поднялась. — Пройдемте в церковь, я покажу вам его портрет.
Церковь, по мнению Гвен, была не совсем подходящим местом для портрета основателя монастыря, но тем не менее она покорно поднялась с места вместе с другими сестрами. Склонив голову, мать настоятельница произнесла краткую молитву, прежде чем отпустить грехи Гвен и допустить ее в часовню.
— Ага, еще кусок! И еще! Вот это мужчина! Давай, давай, жуй свою говядину. Теперь глотай! Молодчага!
Осталось всего два кусочка. Прожевывай! Работай челюстями, разбавляй слюной! Доедай, Грегори!
— Джеффри, я думаю, наш брат в состоянии справиться и без такой энергичной поддержки, — мягко заметила Корделия.
— Да, но это так смешно — смотреть, как он заставляет себя! — Джеффри ухмылялся во весь рот, глядя на беднягу Грегори, который с закрытыми глазами судорожно пытался проглотить последний кусок мяса. — Отлично, приятель! И как ты себя Чувствуешь?
— Как набитая бочка! — хриплым голосом сказал Грегори.
— Ну, этого нам не надо. Вот, я прихватил подушку: ложись, дружок, и пусть ум Корделии поработает над клетками твоих мускулов.
Грегори улегся со смиренным вздохом.
— И что же ты будешь делать, сестренка? — спросил он.
— Да, действительно, что же мне делать? — Корделия была озадачена.
— Ну, необходимо ускорить процесс пищеварения и направить протеин непосредственно в мышцы, например, в левый бицепс, — пояснил Джеффри.
Нахмурившись, Корделия приступила к концентрации. Послушные ее мысленному приказу, естественные процессы в клетках Грегори начали убыстряться.
Над поляной повисла напряженная тишина. Грегори вполне понимал, каким образом мозг сестры влияет на его тело, так что мог и сам помогать ей. Однако процедура почему-то казалась ему бесконечной.
Затем в какой-то момент Корделия обратилась к нему:
— Согни руку.
С напряженным лицом Грегори сделал, что от него требовалось. Джеффри силой мысли контролировал его движение, а Корделия в это время наращивала и уплотняла клетки мышечной ткани бицепсов. Вдруг неожиданная боль заставила его вскрикнуть.
— Как ты? Мне продолжать или прерваться? — спросила девушка.
— Продолжай… Я превозмогу это, — промычал Грегори.
— Тогда согни ногу.
Стиснув зубы, юноша выполнил приказание.
Корделия прочитала по его лицу, каких усилий ему это стоило; она закусила губу, но продолжала работать.
— Другую ногу… левую руку… теперь сядь.
Стиснув зубы, с белым от напряжения лицом Грегори подчинялся. Боль была такова, что сердце замирало и, казалось, переставало биться, но в такие минуты он бросал взгляд на лежащую в забытьи женщину по имени Морага. Это придавало юноше силы, и он заставлял себя сидеть ровно, хотя все тело изнемогало под грузом, который взвалил на него брат.
