Оттуда он отправил две телеграммы: одну родителям, другую – жене. Уполномоченный по репатриации, заметив его имя в списке, отрапортовал командующему базой, молодцеватому командиру эскадрильи.
– Мне сказали, у вас Крест Виктории, – начал тот.
– Да, – ответил Эд, – мне тоже так говорили.
– Я горжусь тем, что вы здесь. Могу я для вас что-то сделать?
– Нет, спасибо, сэр. Главное для меня – вылететь утром.
– Молодец. – Командир эскадрильи пожал ему руку. – Черт возьми, какой молодец.
* * *
На вокзал Кингз-Кросс Китти приехала заранее и теперь ждала, крепко держа Памелу за руку. Девочке недавно исполнилось два года, она уже сама ходила, но размеры вокзала ее точно парализовали. На Китти было ее самое красивое довоенное платье, поверх него – пальто из темно-серой шерсти: весенний день выдался прохладным.
– Папа! – выкрикнула Памела, показывая на человека, идущего по платформе размашистыми шагами.
– Нет, это не папа. Я скажу тебе, когда он появится.
Они с Памелой начали репетировать, едва получив телеграмму. Китти хотела, чтобы дочь поцеловала отца со словами «Привет, папа!».
Рядом стояли другие женщины, тревожно оглядывали длинные платформы. Одна держала букет цветов. Китти казалось, Эд вряд ли обрадовался бы цветам, хотя на самом деле никто этого не знает. Она писала ему о домашних новостях, в основном о Памеле, какая она красивая и какая способная. Писала и о том, что уехала с дочерью из родительского дома в Иденфилд-Плейс, где Луиза подыскала им местечко на время, пока они дожидаются Эда. А потом все вместе переберутся в новый дом.
Ответные письма Эда были странными. Он писал об абсурдности жизни, которая его окружает, о низости человеческой натуры, но никогда не рассказывал о том, что чувствует, и не спрашивал о дочери. Письма неизменно заканчивались словами «Я люблю тебя». Но это не делало их теплее.
– А ты на что рассчитывала? – спросила Луиза во время очередного ночного разговора. – Вы пробыли вместе три недели почти три года назад. Придется все начинать заново.
– Знаю, ты права, – признала Китти, – но он самый важный человек в моей жизни, не считая Памелы. Я думаю только о нем.
– Мой совет: на многое не рассчитывай.
Стоя на вокзале Кингз-Кросс, Китти не понимала, что с ней творится. Хотелось лишь одного: чтобы все наконец закончилось. Она так долго ждала этого момента, что, когда он настал, ей сделалось страшно.
– Привет, папа, – сказала Памела молодому летчику, стоящему на платформе.
– Нет! – одернула Китти, чуть резче, чем следует. – Я сама скажу тебе, когда папа придет.
Памела, почувствовав упрек, подняла личико на мать: взгляд растерянный, губки надуты.
– Папа! – указала она на сидящего на скамейке пожилого человека.
Потом окликнула носильщика с тележкой:
– Папа! Папа!
К ним подбежал запыхавшийся солдат.
– Привет, папа! – воскликнула Памела.
– Прекрати! – Китти едва сдерживалась, чтобы не шлепнуть ребенка. – Перестань сейчас же!
– Папа, – тихонько повторила Памела. – Папа. Папа. Папа.
Она умолкла, только когда прибыл поезд. Громадный локомотив остановился, медленно выдохнув, как живой. Двери вагона открылись, выплеснув пассажиров. Китти уставилась на них невидящим взглядом, боясь, что Эд не на этом поезде, боясь, что он не вернется домой, боясь, что он все же вернется.
Она вспоминала, как стояла на причале в Нью-Хейвене, когда солдаты возвращались назад после первого отмененного рейда, когда люди в ночи сходили по трапу на берег, а она искала его глазами и не могла найти. А потом он вдруг появился прямо перед ней. От этого воспоминания Китти охватила нежность и захотелось обнять его, сильно-сильно, крепко-крепко.
Памела почувствовала, что мама забыла о ней, и потянула за руку:
– Домой. Домой.
Поток пассажиров струился мимо них – в основном мужчины, в основном в форме. Их было слишком много, лица расплывались в мутном от пара воздухе, грохот ботинок по платформе заглушал всхлипы и радостные крики дождавшихся.
Памела заплакала, ей вдруг стало одиноко и тоскливо. И в то же время она ощущала огромное волнение. Продолжая тихонько хныкать, она крепко держала мамину руку, зная, что кожей почувствует тот загадочный и волшебный миг, ради которого они приехали.
Вдруг у Китти перехватило дыхание. Он здесь, хотя его еще не видно. Вглядевшись в поток приближающихся лиц, она вскоре нашла Эда – а он ее еще не заметил. Такой худой, такой грустный. Обритый наголо, поношенная форма, рюкзак. Такой же, как на фотографии, только старше и мудрее. А еще в нем появился аристократизм, которого она прежде не замечала.
«Мой милый, – подумала Китти. – Ты вернулся!»
Наконец Эд ее тоже увидел – просиял, поспешил навстречу, замахал рукой. Китти подняла руку в ответ. И вот он подошел, обнял – Китти приникла к нему всем телом, отпустив руку дочери. Он так исхудал, что каждую косточку можно прощупать. Поцелуй его осторожен, точно Китти из тонкого фарфора. Она тоже поцеловала его, потерлась щекой о его щеку. Потом Эд присел на корточки, знакомясь с дочкой:
– Привет!
Памела молча смотрела на отца. Китти гладила дочь по головке:
– Поздоровайся с папой, милая.
Памела молчала.
– Не надо ничего говорить, – ответил Эд. – Ни к чему.
Он осторожно коснулся ее щеки. Потом встал.
– Пойдем.
– Я все устроила, – объяснила Китти. – До Виктории поедем на такси.
– На такси! Мы что, разбогатели?
– Особый случай.
Памела покорно топала рядом с мамой, время от времени поглядывая на чужого дядьку. Она не понимала, кто он, и даже слово «папа» не очень понимала. Но уступила без боя, едва увидев, как он обнимает мать, едва почувствовав, как та отпускает ее руку, чтобы обнять его в ответ. Отец тут же стал самым могущественным существом в ее вселенной. Когда, опустившись на корточки, он взглянул на нее суровыми голубыми глазами, Памела почувствовала, что с этой секунды ей хочется лишь одного: заслужить любовь и восхищение этого потрясающего незнакомца.
В такси дрожь отпустила Китти, вернулась прежняя разговорчивость.
– Ты так похудел, милый! Я буду тебя кормить и кормить. – Я не буду сопротивляться.
– Даже не знаю, с чего начать. Столько вопросов.
– Давай не будем об этом говорить, – предлагает он.
– Расскажи что хочешь. Расскажи, что мне нужно сделать.
– Да ничего, – ответил Эд. – Просто будь моей прекрасной женой.
И тут Памела, потянувшись через мать, выговорила отчетливо и звонко:
